Чародей

Маленькое войско Галлалы удвоило старания, чтобы скорее превратиться в силу, способную бросить вызов мощи лжефараонов. Воинов вдохновлял их молодой полководец, поскольку Нефер работал напряженнее, чем любой из подчиненных. Он выезжал с первыми отрядами задолго до рассвета и вместе с другими воинами Красной дороги и Таитой, дающим ему советы, постепенно сплачивал разрозненные отряды в единый кулак. Когда он вечером возвращался в город, то, утомленный и запыленный, шел в мастерские, где хвалил или ругал мастеров-оружейников и колесничников. Затем, после ужина, сидел при свете ламп с Таитой, обсуждая планы сражений и расстановку сил. Как правило, лишь после полуночи он устало брел к своей опочивальне. Минтака просыпалась и безропотно вставала с постели, чтобы помочь Неферу снять доспехи и сандалии, омыть ему ноги и помассировать ноющие мышцы со смягчающим маслом. Затем подогревала чашу вина с медом, чтобы помочь ему заснуть. Часто чаша выпадала из его руки прежде, чем он допивал ее, и голова юноши клонилась на подушку. Тогда Минтака скидывала хитон, клала голову любимого себе на грудь и так лежала, пока он не пробуждался с первыми лучами зари.

С каждым днем Мерен все больше терял силы от ран, полученных на Красной дороге. Таита обмотал ремнями его сломанные ребра, и они достаточно быстро зажили. Отрубленное ухо он пришил так аккуратно, что оно выделялось лишь незначительной кривизной, и Мерикара находила, что шрам в форме полумесяца делает Мерена старше и мужественнее. А вот оставленная уколом меча в подмышку рана беспокоила даже Таиту: исследовав ее угол и глубину, маг пришел к выводу, что клинок поразил легкое юноши. Дважды уже, казалось бы, зажившая рана открывалась снова, и из нее вытекали отвратительно пахнущая жидкость и гной. Иногда Мерен был в сознании и мог садиться и есть без посторонней помощи. Затем, когда смрадные жидкости вновь начинали сочиться, опять впадал в полузабытье и лихорадку.

Мерикара оставалась у его постели, меняя повязки и накладывая на раны мазь, приготовленную Таитой. Когда Мерену становилось лучше, она пела ему и сообщала все городские и военные новости, играла с ним в бао и сочиняла стишки и загадки, чтобы его развлечь. Когда рана опять открывалась, девушка кормила и купала его, как ребенка, и гладила по взмокшим от пота волосам, пока больной не успокаивался. Ночью она спала на полу у его лежанки, немедленно просыпаясь всякий раз, как он начинал метаться или бредить.

Мерикара изучила его тело так подробно, будто он был ее ребенком. Она чистила ему зубы зелеными веточками акации, собственными белыми зубками размочаливая их концы до состояния жесткой щетки. Она укладывала ему волосы и расчесывала их, пока они не выросли достаточно, чтобы их снова можно было заплести в косу. Она подрезала ему ногти и узнала и полюбила форму его пальцев, покрытых мозолями от рукояти меча и поводьев колесницы. Без тени отвращения вычищала царевна серу из его ушей и засохшую слизь из ноздрей. Пользуясь гребешком из слоновой кости, она расчесывала мягкие темные волосы, росшие густыми кустиками у него под мышками, вьющиеся по груди и примостившиеся у основания живота.

Каждое утро Мерикара омывала все части его тела, каждую складку, плоскость и выпуклость крепких мускулов, с горечью наблюдая, как в жаре лихорадки плоть его тает и из-под кожи начинают выпирать кости.

Сначала девушка отводила глаза от мужского органа, когда мыла его, но вскоре ей это показалось неуместным проявлением стыдливости. Тогда она взяла его в ладонь и рассмотрела. Это пробудило в ней нежность и сострадание. Он был такой мягкий и теплый, кожа была гладкой и чистой. Иные ощущения нахлынули на нее, стоило ей осторожно отвести кожу назад, как научила ее Минтака, и показался розовый кончик, шелковистый, словно лепесток олеандра. Орган стал напрягаться и раздуваться в ее руке, и вот уже она едва могла обхватить его большим и указательным пальцами. Когда это произошло, царевна ощутила странное чувство, от которого перехватило дыхание и жаркая волна окатила самые сокровенные части ее собственного тела.

Однажды ночью ее разбудил льющийся из окна лунный свет, серебряным слитком лежавший на каменном полу опочивальни. На мгновение ей показалось, что она у себя в спальне в речном дворце в Фивах, но затем услышала хриплое дыхание Мерена и несвязные возгласы, навеянные кошмаром, и память волной ужаса вернулась к ней. Голой она вскочила со своего матраса у ложа больного и бросилась к нему.

Когда она зажгла лампу, то увидела, что глаза Мерена широко открыты, но ничего не видят, лицо пепельно-серое и искажено гримасой боли, на губах белая пена, а тело блестит от пота. Раненый так сильно метался на смятых льняных простынях, что она испугалась, не повредит ли он себе. Она догадалась, что это и есть перелом, о котором ее предупреждал Таита.

– Таита! – закричала она. – Пожалуйста, ты нам срочно нужен.

Каморку Таиты отделял от них внутренний двор, а спал он всегда с открытой дверью, так что мог услышать ее зов.