Чара силы

Его мотало из стороны в сторону, влекло куда‑то по ухабам сознания. Удушье и страх смерти терзали снова и снова. Он чувствовал, как на него, беззащитного, обрушиваются тяжелые комья земли, вдавливают в камень. Отрок метался в поту со стоном, стараясь избежать мучительной смерти. А она сидела подле, бродила кругами голодной волчицей и все скалилась в жуткой беззубой улыбке. Мрак беспамятства сгущался над ним, мрак небытия, в котором оставались лишь жадный блеск глаз смерти и ее хриплый дробный сухой смех.

Разум померк, осталась одна отчаянная жажда — инстинкт сохранения жизни. Отрок рванулся вверх последний раз — умереть на воле, но уйти любой ценой от удушья и тяжести холодной твердой земли на груди и глазах. Он дернулся, вместе с воздухом ловя ртом комья земли с прелой листвой, и…

Очнулся.

Усталое тело торопливо вбирало воздух, восполняя голод удушья. С отвычки голова опьяненно кружилась, кровь стучала в висках, вскачь летела по жилам, неся жизнь.

Постепенно в голове прояснилось, и юноша осознал, что жив на самом деле, что это не бред, не горящие глаза смерти, не ее тихий смех — это свет и потрескивание небольшого костра, у которого он лежал на теплой лошадиной попоне, заботливо укрытый шкурой волка.

На землю опустилась ночь. Костер горел на дне неглубокого оврага, окруженного густыми кустами и вековыми деревьями, кроны которых смыкались в вышине. Недалеко от костра лежал ствол поваленного дерева. На нем, боком к отроку, сидел незнакомый человек и задумчиво протирал лезвие длинного прямого меча из неизвестного металла, тускло и холодно поблескивающего при свете пламени.

Незнакомец был уже не молод — старше сорока, — но еще сохранил юношескую стать и ловкость. Широкие плечи обтягивала вышитая рубаха, кожаные потертые штаны заправлены в сапоги. Слегка вьющиеся волосы собраны на затылке в густой длинный хвост. Отрешенное лицо его было красиво, но на скулах лежали тени — следы пережитого.

Почувствовав, что спасенный ожил, незнакомец оглянулся на него, и полные губы его в обрамлении короткой русой бородки и усов заулыбались, а в больших светлых глазах лучилась такая теплота, что отрок сразу перестал его бояться.

Незнакомец отложил меч и придвинулся ближе.

— Очнулся, — ласково сказал он. — Ты счастливый — значит, выживешь… Как себя чувствуешь?

— Еще не знаю. — Юноша прислушался к себе. — А это вы меня нашли?

— Я. Мое имя Даждь, — представился воин.

— Дождь? — переспросил отрок.

— Даждь, — с ударением поправил его собеседник. — Даждь Тарх Сварожич, — раздельно произнес он. — Но если тебе трудно, можешь звать меня так, как зовут друзья и родные — просто Тарх… А как твое имя?

— Агриком зовут.

— Ты кто, Агрик?

— Венет.

Даждь Тарх перестал улыбаться и сцепил руки на коленях. Лицо его построжело, и он придвинулся еще ближе, к самому изголовью приподнявшегося на локтях Агрика.

— А они кто, Агрик? — бросил он косой взгляд на отрока.

Отрок закусил губу, сдерживаясь. Воспоминания страшного дня встали перед его глазами, и он с коротким стоном уронил голову на руки.

— Отец, — простонал он сквозь зубы, — дядья, братья… все! Я один! За что они их?

— Ты меня не понял, — извиняясь, промолвил Даждь. — Кто те? Другие!

Не поднимая головы, Агрик стиснул кулаки, прижимая их к глазам.

— Невры, — выдохнул он и резко выпрямился. Залитые слезами щеки его мелко дрожали. — Я отомщу им! Я убью их всех!

Жесткие пальцы Даждя так стремительно сомкнулись на его подбородке, что отрок замолк.

Нет, — строго сказал воин. — Молчи. Неврам я жизнью брата обязан… Не перебивай! Я их видел. И запомнил. Это не невры — это гетты с запада. — Даждь присел на землю рядом с отроком, помог ему сесть поудобнее и приобнял за плечи. — Не волнуйся, Агрик, я что‑нибудь придумаю. Мы вместе придумаем, что будем делать, — у нас еще есть время… А пока посмотри‑ка сюда!

Он повернул голову Агрика чуть левее, и отрок увидел пень с той стороны костра. На нем стояла каменная чаша высотой с локоть. Простая по форме, она напоминала раскрывающийся бутон цветка, но с первого взгляда казалось, что она не закончена. Сквозь языки пламени силуэт ее чуть дрожал и колебался, и можно было подумать, что она дышит.

Ласково поглаживая встопорщенные волосы Агрика, Даждь с просветленной улыбкой смотрел на чашу, забыв обо всем. Он любовался ею.

— Тебе нравится? — вдруг требовательно спросил Даждь.

— Да, очень, — сознался Агрик.

Мне был голос от великого Ра–Солнца, — раздумчиво заговорил Даждь, не сводя глаз с чаши. — Я сделал чару… Я назову ее…

— Это кубок‑то, — вырвалось у Агрика.

Даждь отстранился, смерив отрока взглядом.

— Чару! — строго поправил он. — В имени — душа. Безымянный мертв, а она жива… будет жива. Живому нужно имя — только живому нужно имя. Я назову ее, — он озаренно выпрямился, — я назову ее Голос Солнца к людям — Грааль!.. Нравится?

Он порывисто, с юношеским задором обернулся к Агрику, и тот молча склонил голову, не споря.