Чапаев и Пустота

– Слава Богу, – сказал я, – вы не представляете, как я переживал ваше отсутствие. Одна мысль о том, что этот пьяный сброд…

– Не дышите на меня луком, – перебила она. – Где Чапаев?

– Я здесь, – сказал Чапаев, вылезая из-под днища броневика.

– Почему так долго? – спросила она. – Я начала волноваться.

– Петр никак не хотел понимать, – ответил он. – Был момент, когда я решил, что мы там и останемся.

– А теперь он понял? – спросила Анна.

Чапаев поглядел на меня.

– Да ничего он не понял, – сказал он. – Просто там такая стрельба началась…

– Послушайте, Чапаев, – начал было я, но он остановил меня повелительным жестом.

– Все в порядке? – спросил он у Анны.

– Да, – сказала она, подавая ему рычаг.

Я вдруг понял, что Чапаев, как всегда, прав: не было ничего такого, про что можно было бы сказать, что я это понял.

Чапаев быстро разбросал скрывающее покатый лоб броневика сено, вставил рычаг в отверстие радиатора и несколько раз крутанул магнето. Тихо и мощно заурчал двигатель.

Анна открыла дверь и скрылась внутри машины; мы с Чапаевым последовали за ней. Захлопнув дверь, Чапаев щелкнул выключателем, и в ослепительном после подземной тьмы свете я увидел знакомый интерьер – обитые кожей узкие диваны, прикрученный болтами к стене пейзаж и стол, на котором лежали заложенный томик Монтескье и пачка «Иры». Анна быстро поднялась по винтовой лестнице и села на вращающееся сиденье пулеметчика, по пояс скрывшись в башне.

– Я готова, – сказала она. – Только ничего не видно из-за сена.

Чапаев поймал переговорную трубку, ведущую в отделение шофера (им, как я догадался, был башкир-часовой, которого бойцы между собой называли Батыем), и сказал в нее:

– Раскидать стог. И не угоди колесом в яму.

Мотор броневика взревел; вздрогнув, тяжелая машина сдвинулась с места и проехала несколько метров вперед. Сверху долетел какой-то механический шум – я поднял голову и увидел, что Анна вращает что-то вроде ручки от кофемолки, и башня вместе с ее сиденьем поворачивается вокруг оси.

– Теперь лучше, – сказала она.

– Включить фары, – сказал Чапаев в трубу.

Я припал к смотровому глазку на двери. Фары, как оказалось, были установлены по всему периметру броневика, и, когда они зажглись, показалось, что это включились фонари, освещающие какой-то сумрачный сад.

Этот сад был странен. Белый электрический свет, легший на деревья, был намного ярче, чем зарево пожара – прыгающие тени, которые казались людьми, снующими в темноте, исчезли, и стало видно, что вокруг нас никого нет.

Но одиночество было недолгим. На границе светового пятна стали появляться ткачи с винтовками в руках – закрываясь от слепящего света фар, они молча глядели на нас. Скоро вокруг броневика сомкнулось ощетинившееся стволами живое кольцо. Стали слышны обрывки разговоров:

– Вот они где… нет, не уйдут… уже побежали… убери гранату, дура, своих накроет…

Несколько раз по броневику выстрелили, и пули со звоном отлетели от брони. Лопнула одна из фар, и в толпе вокруг нас раздался дружный рев восторга.

– Ну что же, – сказал Чапаев, – все когда-нибудь кончается. Анна, внимание…

Анна осторожно сняла с пулемета чехол. Пуля ударила в дверь совсем близко к смотровому глазку, и я на всякий случай отодвинулся от него подальше. Склонившись над пулеметом, Анна припала к прицелу, и ее лицо исказилось гримасой холодной ярости.

– Огонь! Вода! Эфир! Земля! Металл! – крикнул Чапаев.

Анна быстро завертела поворотную ручку, и башня с тихим скрипом стала поворачиваться вокруг оси. Пулемет молчал, и я с недоумением посмотрел на Чапаева. Он сделал успокаивающий жест рукой. Башня совершила полный оборот и остановилась.

– Что, заело? – спросил я.

– Нет, – сказал Чапаев. – Просто уже все.

Я вдруг заметил, что не слышу больше ни выстрелов, ни голосов. Абсолютно все звуки, долетавшие снаружи, исчезли. Осталось только тихое урчание мотора, которое снова стало слышным.

Анна спустилась из башни, села рядом со мной и закурила папиросу. Я заметил, что ее пальцы дрожат.