Чакра Кентавра

Ему показалось, что невидимая молния полыхнула между ними.

— О, не–е-ет… Я не разлюбила тебя. Когда разлюбишь, в душе остается пустота. А я полна горя и ненависти! Я ненавижу тебя, Юрий Брагин, за то, что ты убил моего Юрга.

Он сделал шаг вперед и с бесконечной нежностью обнял ее за плечи:

— Сэнни, помнишь, в подземелье я рассказывал тебе сказку про живую воду? Скажи только одно слово, и оно станет живой водой для твоего Юрга…

Она замерла, окаменев. Его руки, которые она узнала бы из тысяч других… Его руки, которые она полюбила с первого прикосновения… Кукушонок тихонько снялся с ее плеч и бесшумно исчез в наступившей для нее темноте. “Не жди от меня этого слова, просто владей мною, потому что я, как бы ли тосковала по этим рукам, все равно этого слова вслух не произнесу…”

Целую вечность продлилось это ожидание.

Потом руки, согревавшие ее плечи, разжались и исчезли.

— Владетельная принцесса, позволь мне удалиться.

— Ты свободен, благородный эрл.

Она проснулась с ощущением невосполнимой утраты. Сказочной красоты офит, поджидавший ее пробуждения в устланной черным атласом коробке, поразил ее, но не обрадовал. Он был устроен так, что две змейки свивались причудливыми узлами на висках, обратив друг к Другу точеные головки с черными глазками видеодатчиков. Вернее, это была одна двуглавая змея, чьи эмалевые чешуйки складывались в черно–бело–лиловый орнамент. Драгоценные камни тех же топов оживляли узор холодными искорками, но не вносили дешевой пестроты.

— Знаешь, Кукушонок, на какой‑то планете, говорят, рабам надевали ошейники как знак их подневольности, — задумчиво проговорила мона Сэииа. — Любимым рабам эти ошейники украшали драгоценными камнями… Ну, будем осваиваться. Посиди с Юшенькой, друг мой.

Она приладила обруч и почувствовала, как он цепко и властно охватил ее голову. Да, ощущение странное. Пока глядишь неподвижно, все размыто по сторонам, но прямо перед глазами все видится четко и, похоже, безупречно. Но вот стоит шагнуть, и предметы начинают перемещаться, словно вокруг тебя декорации, которые кто‑то сворачивает.

Она взмахнула руками — так и хотелось за что‑нибудь ухватиться. Нет, на виду у всех так качаться ей не пристало.

Она слегка раздвинула стеночку и выглянула наружу. Ну, все как обычно: полковник Брагин (она произнесла это про себя с каким‑то мстительным удовольствием) препирается с призраком в белом балахоне, все восемь дружинников доблестно несут караул у бассейна. Юная Сиянова, вероятно, в воде… Нет, все‑таки трудно все время замирать в полной неподвижности, останавливая даже дыхание. Дуз прав, нужно привыкать, и побыстрее, — она твердо решила не задерживаться на Земле дольше чем еще на три–четыре дня. Дипломатические визиты и экзотические экскурсии придется отложить на следующий прилет. А сейчас хорошо бы выбрать какой‑то уголок подальше от посторонних глаз — не на виду же у всей честной компании учиться ходить!

— …четвертая команда — нападение, — донесся до нее звонко–воркующий голос — чувствовалось, что юная леди с пеленок проводила слишком много времени с птицами. — Только прошу вас, никогда не пытайтесь сами командовать Гуен. Шайтан ее разберет, в каком она настроении, — а то и в глаз можете получить.

— А пятая команда? — это, конечно, Скюз.

— А про пятую команду вам вообще лучше ничего не знать. Кстати, вы обещали мне взамен кое‑что показать — или нет? Вот я сейчас слегка обсохну…

Раздался плеск, и повелительница сов, выпрыгнув из воды, выпрямилась во весь рост, стоя на бортике бассейна. Она тряхнула головой, как боевой конь после купания, и маленькая радуга поднялась над ее огненно–каштановой гривой.

Мона Сэниа тоже затрясла головой, отпрянула назад и стремительно захлопнула дверцу в стене.

Или ей это показалось, или на девушке не было ровным счетом ничего.

Подальше, подальше от всех этих земных фокусов! Вот только — куда? Единственное место, которое она совершенно отчетливо помнила, была лесная тропинка, ведущая в дом… Она потерла лоб, вспоминая слово. Нет, оно не вспоминалось, но его значение она поняла — это было то же самое, что дом Иссабаста. Солнечная поляна, и на том месте, где тропинка вливалась в нее, диковинные цветы, оранжевые снизу и лиловые сверху. Наверное, это были цветы–андрогины, не разделенные на мужские и женские соцветия и поэтому непроходяще–счастливые в своем вечном единстве…

Отогнать бы этот образ, но нельзя — ей нужно именно туда.

— Кукушонок, я в лес. Ненадолго. — Она погладила пестрые перышки. — Надо мне привыкать обходиться без тебя.

Она сосредоточилась на образе густой, не колышемой ветром травы, в которой терялась тропинка, и сделала шаг.

И почувствовала, как два пестрых зеленых плаща крутанулись слева и справа, подымая вихрь, опрокидывающий ее навзничь. Она почувствовала под лопатками упругую траву, смягчающую падение, и болотный пух едва различимых облаков поплыл над нею в непривычно высокой голубизне.