Чакра Кентавра

Но вечером, третий день подряд пробавляясь озерной водой вместо тутошнего подозрительного вина, он все‑таки решил, что поступил неосторожно. Ничего не случилось, но спина, еще не познавшая губительного подкожного жирка, была чуткой и настороженной. И она‑таки дала знать: в нее постоянно упирался теперь чей‑то взгляд.

Но и ночь была тиха, и на следующий, последний день ничего не приключилось. Харр пошастал по городку, постоял на крутом спуске к зеленой воде, в которой резвились невиданные на Тихри звери с глянцевитой серебристой шкуркой и забавными лопаточками вместо лап; было их такое множество, что сразу стало ясно: этому стану нечего волноваться о своем пропитании. Да еще мех, да кожа, да жир… Безводному Зелогривыо оставалось только позавидовать, а купецких менял, коим приходилось рядиться со здешними богатеями, — только пожалеть. Но солнце еще не поднялось до полуденной высоты, и Харр от нечего делать побрел за стену, миновал рокочущий кузнечный двор и отыскал на самом краю околья маленькую кузню, где пожилой, но еще крепкий коваль с роговым козырьком над глазами частым постукиваньем правил какое‑то старье.

Харр постоял у него за спиной, невольно кивая в такт мелодичному звону. А может, положить на все амантовы посулы с ненасытной Махидушкой в придачу да и махнуть сюда под видом странника? Наняться в такую вот кузню, найти девку позастенчивей…

— Эй, отец, не примешь ли на полдня в подручные? Ничего с тебя не спрошу, мне б прежнее ремесло вспомнить!

Коваль плавно развернулся, одной рукой сдвигая козырек на макушку, а другой ухватывая железную полосу:

— А ну чеши отсюда подобру–поздорову, копоть стенная! — злобы, однако, в его голосе не было.

— Что ж ты лаешь меня, дядюшка, ни за что ни про что? Вчерась меня па большом дворе сам амаит ваш приветил!

— Это еще с какой радости? Может, за головешку принял?

Харр не был бы настоящим странствующим менестрелем, если бы не язвила его хвастливая колючка, точно репей у рогата под хвостом.

— А вот с такой, — проговорил он, ухмыляясь и обнажая свой меч.

Руки у старого мастера дрогнули и непроизвольно потерлись о штаны, совсем как у вчерашних. И точно так же не посмел он тронуть сверкающий клинок, а только глядел, глотая невольную слюну.

— В бою отбил? — спросил он наконец.

— Не. Дареный. А кто ковал — неведомо. Так дозволишь мне молотом побаловаться?

— Сделай милость!

Он повернулся и затрусил к своей хижине, из которой вернулся с двумя громадными глиняными кружками, из которых выплескивалась на землю золотистая пена. Харр шумно вздохнул: наконец‑то можно было пить без опаски. Утеревшись, выбрал из кучи хлама обломочек старого клинка, раскалил докрасна и, выбрав по руке небольшой молот, принялся старательно выковывать наконечник для стрелы.

— Гляди‑ка, получилось! — с некоторым изумлением проговорил наконец новоявленный коваль, приподнимая щипцами свое неказистое творение и запуская его в бочку с водой.

— И на хрена тебе такая фиговина? — полюбопытствовал старый мастер.

— А, игрушка, — отмахнулся Харр. — Сыну на детскую острожку, рыбу в ручье колоть. Пусть хоть такое оружие в ручонке подержит, а то за ним дочка приглядывает, а чему девка может мальца научить?

— Двое у тебя, стало быть?

— Двое, — с беспечной уверенностью продолжал врать по–Харрада. — Да вот дочка уже на выданье, а мой амаит, гляжу, на нее зыркает. В жены‑то ведь не возьмет, а она у меня красавица. Вот и думаю, не бросить ли службу и не махнуть ли сюда, да ведь и у вас, поди, аманты глазастые?

— Про белорудного не скажу, мужик степенный, и единая жена при нем, еще в соку. У ветрового тоже одна, но стервь подколодная — хуже петли окамененой его держит, где уж тут на сторону глянуть. А вот огневой — тот хват, для мальца своего сопливого уже чуть ли не десяток жен набрал, да только сам их и голубит. Такому девку не кажи.

Все, что хотел, Харр теперь знал ценой самого невинного вранья.

— Ну спасибо, отец, потешил ты меня, — проговорил он, подбрасывая в воздух свое творение и ловя его на лету. Крошечный треугольничек чиркнул по бледному диску солнца, словно намереваясь разрезать его на две половинки. Ладно, надо отойти подалее от кузни, а там можно будет и выбросить ненужную железяку. На Тихри ведь луки да стрелы считались оружием позорным, чуть ли не святотатственным, потому как солнцу Незакатному оно было не любо — слепило оно глаза, когда против пего целились. Признавали лук только на Дороге Свиньи, где никаких законов не чтили.

Он глянул еще раз ввысь — и вдруг замер, пораженный странной мыслью: а ведь тут солнышко блеклое глаз не кололо, следовательно, ничего против лука со стрелой иметь не могло.

— Слышь‑ка, отец, — обратился он к ковалю самым шутейным тоном, — а вот ежели бы я тебе такую фитюльку заказал — сколько б ты с меня запросил?

— Ну, тут уж я б тебя просто без порток оставил!

— А ежели серьезно?

— Да за мелкую денежку я тебе таких десяток склепаю.

— Вот и склепай. Только не десяток, а вдесятеро больше.

— Ну?

— Да не ну, а к вечеру. Держи задаток. И образец.

— Ежели не шутишь, то пополудничай и вертайся — все справлю.