Чакра Кентавра

— Как в дозор по нашему околью их нарядят, каждый обязательно что‑нибудь у аманта стянет — кто чашку, кто полотенишко. Так. В хибарах на жратву поменяют, самих‑то сытно кормят, чтоб силу не потеряли, а вот телесов, особливо ошейных, — тех едва–едва. Значит, несут добытое обратно телесам, что с зеленищем возятся, те им в лохани зверевой со дна зеленище соскребут, в посудину поганую накладут — и водицы сверху, так долго можно сохранять. А это уже на живую деньгу продают, в загашник свой. А кто иной и за будущую хибару платит, ему деревца в кружок посадят и ростят–лелеют, ветви в шатер связывают. Через десять–пятнадцать зим глядишь — только корой оплести, и хоть трех жен приводи. А ты говоришь — крыша над головой…

Харр спустил ноги с постели, махнул Мади, чтоб отвернулась, и, угрюмо посапывая, принялся натягивать штаны и дневной кафтан из рядна, что в самый раз по тутошней влажной жаре.

— На что ты обиделся, господин мой Гарпогар? — Мади сидела на корточках спиной к нему и все‑таки почувствовала, что на душе у него хреново.

— Да не обида это! Вам, девкам, не понять, как это бывает, когда почуешь чем‑то, локтем, что ли: живой рядом человек, брат — не брат, но свой, и беды все его понятны, и душа толкает помочь… А потом послушаешь про него — ворюга продувной, да еще и слезу из тебя, дурака, давил… Мерзко. Голодал — бывало, а чужим всегда брезговал. Грех это, и не любо солнцу ясному на такое глядеть.

— Дай мои кружала, Махида, — еле слышный шепот, а точно шило в зад.

Опять за свои каракули примется, умница–заумница, будто в первый раз слышит, что воровать негоже. Надоело. Он рывком подхватил перевязь с мечом, кивнул Махиде:

— У аманта пополудничаю! — и двинулся в город. Пора в караван напрашиваться, поглядеть, так ли уж тоскливо в соседних становищах. А то ни пиров, ни базаров — живут, точно им мозги обручем зелененым стиснули. Можно бы, конечно, и в одиночку рвануть, но лучше все‑таки за спиной оставлять дом, куда можно вернуться без опаски. А то, строфион их задери, в соседних‑то местечках, может, и еще хуже.

Так, голодный и раздосадованный, ввалился к аманту; сразу послышалась перекличка рабов, докладывающих хозяевам о госте, и откуда‑то сверху слетел Завл, восторженный, уже с мечом в руке.

— А отец что, в отлучке?

— В загоне, блёва дрочит, господин–пестун.

— Прикажи еду подать, не завтракал я нонче.

Мальчик вежливо поклонился, хлопнул в ладоши, что‑то скороговоркой велел набежавшим телесам — видно было, что не впервой принимать кого‑то за старшего. Повел Харра наверх, да не в покои с потолочными окнами, где обычно батюшка трапезничал, а прямо на крышу — на огороженной от ветров площадке был расстелен ковер с подушками, расставлены блюда с дымящейся едой. Вина, правда, видно не было. Он собственноручно накинул на гостя застольное полотенце с прорезью для головы, сам уселся напротив и принялся жадно глядеть Харру прямо в рот — видно, с нетерпением ждал, пока тот насытится. Когда Харр откусывал особо лакомый кусок, невольно глотал слюнки.

— Чего сам‑то постишься? — не выдержал рыцарь.

— Тяжко будет с мечом прыгать, господин–пестун.

— И то верно.

Откуда‑то снизу, видно, из проема оружейного двора, слышались короткие вскрики и звон мечей. Как‑то очень уж скромно и степенно явилась Завулонь, поклонившись, высыпала из подола на ковер фрукты, присела за спиной брата, положив ему подбородок на плечо. Вид у обоих был какой‑то заговорщический. Харру почему‑то сразу припомнилось вчерашнее маленькое происшествие на лестнице.

— Ты вроде меня о чем‑то спросить хотел, или нет?

Мальчик слегка повернул голову, скосив глаза на сестру, чей носик посапывал ему прямо в ухо, и решился:

— А правда ли, господин–пестун, что у твоего народа один бог?

— Я ж сказал — значит, правда. Ежели я тебе пестун, то переспрашивать меня негоже.

Мальчик зарделся.

— А с чего это ты моими обычаями интересуешься, а, Завл, амантов сын?

Мальчик еще раз стрельнул рысьим глазом на сестренку и, хватанув ртом воздуху, точно перед нырком, скороговоркой выпалил:

— А скажи, господин–пестун, справедливо это, что наш отец, воин могучий и мудрый, против себя еще двух амантов терпеть должен, а лесовой еще над ним и верх держит? Почему не быть ему единоправителем, да и бог чтоб был один, что всем ведает, от лесного орешка до острия меча амантова? Мы бы с Завкой ему подмогли, и лес, и ручей как‑никак обиходили–полюбили… Почему — нет?

И эти туда же!

— Да не за богом дело стало, — Харр постарался говорить как можно серьезнее, точно со взрослыми, — не ровен час, натворят что‑нибудь амантовы рысята, жалко будет. — Не отдадут даром свою власть ручьевый да лесовой, особливо последний.

— У нас войско!