Чакра Кентавра

Но тогда как понять: “стенной амант”? Прямо на стене городской он, что ли?..

— Садись, господин мой. Махида вынесла из своего жилища толстую плетенку, швырнула на землю. — Готова похлебка, а до утра стылого еще ох как далече… Подхарчимся впрок, а там поглядим, кто первый сомлеет.

Харр, присаживаясь, даже крякнул и руки потер — уж оч–чень радужная открывалась перед ним перспектива.

— Сговорились, значит, — он принял от нее тяжелую дымящуюся чашу на подчашнике и еще малюсенькую чашечку–хлебалку — помогать себе, если что на дне останется. — Стало быть, гожусь я тебе в аманты, а?

Она так и подскочила, всплеснув руками — хорошо, котелок успела возле очага примостить. Бросилась к выходу, сунула встрепанную голову в узкий створ — не подслушивает ли кто? Из соседних хижин доносились неразличимые голоса, тоненько верещал младенец, где‑то цокали деревянные колотушки. Обычный шум караванного становища, где никому нет дела до соседа.

— Ты чего всполошилась? Боишься, уведут меня у тебя из‑под носа?

Она неожиданно злобно сверкнула на него косым глазом — видно, отразился зеленый луч:

— Ну тебя‑то я никому не отдам ни добром, ни по худому, — уверенно возразила она. — Да и сам не уйдешь. А вот называть себя званием господарским — грех. Смотри, друг сердечный мой смоляной, прилипчивый, как бы тебя неуправным не объявили! В нашем стане, как в любом законном сельбище, три аманта — у нас это ручьевый, лесовой да стеновой. Других быть не может.

— А не у вас?

— В Межозерном стане — сам понимаешь: озерный, луговой и моховой, в Серогорском — ветровой, огневой да бе–лорудный. А звездного нигде пет, это я тебе точно говорю. Между прочим, я сама в подданных у лесового аманта состою, он у нас наиглавнейший, — добавила она с гордостью.

Странно все это было слушать — аж голова кругом шла.

— А с чего это ты меня никому не отдашь? — игриво проговорил он, чтобы перевести разговор на понятное.

— Так ты ж мне еще ничего не подарил!

Ах ты, шельма, скряжная! Только он и таких видал–перевидал.

— Сказано — завтра!

— Да чем завтра‑то разживешься, господин мой? Вот ежели в лихолетцы подашься, так сразу щитовые получишь. Да тебе и пути другого нет. Ишь, нож‑то у тебя какой длиннехонький, тебя с ним враз возьмут!

Он задумчиво почесал правую бровь — вот тебе и свобода! От его движения роившиеся стрекозы прянули в стороны, отражая крылышками звездный свет.

— Как же мне в лихолетцы‑то идти, ежели сама знаешь, каковы они нравом?

Махида криво усмехнулась:

— Зато ты ж лучше всех будешь!

Тоже мне утешила. Он досадливо отмахнулся от назойливой мухи–стрекозы, выплясывающей у него перед носом замысловатый насекомый танец. Раздалось злобное жужжание, и летучая тварь мгновенно оделась туманным облачком, точно завернулась в ватный кокон; изнутри он начал наливаться бледным светляковым мерцанием.

— Не трожь мою пирлипель! — заверещала Махида. — Она же счастье приносит!

— Это я тебе теперь буду счастье приносить, — заверил ее Харр по–Харрада, тихрианский странствующий менестрель.

II. Сам себе рыцарь

Город — если это можно было назвать городом — разочаровал Харра раньше, чем он успел добраться до массивных зеленых ворот. Хижины и шалаши самых различных конструкций (жилище Махиды было еще одним из наиболее благоустроенных) образовывали невероятный и местами совершенно невыносимо пахнущий лабиринт, в котором его обитатели скрывались раньше, чем он успевал спросить дорогу. Чуткий слух музыканта уловил, что из плетеной хибары, кое–где помазанной глиной, доносится мелодичное позвякивающие. Он невольно задержал шаг. Бряканье прекратилось, и в дверном проеме показалась подслеповатая бабка с ниткой ракушечных бус. Харр решил, что на первый раз и это сойдет.

— На что, старая, сменяешь свое сокровище? — спросил он, наклоняясь к ее уху.

Бабка довольно долго стояла, вперив остекленелый взгляд в пряжку на его штанах, потом медленно поднесла ко рту указательный палец и принялась выразительно его жевать.

— Ага, — сказал Харр, — понял. Ты пока это припрячь для меня, а я как что‑нибудь добуду, так вернусь.

Бабка внезапно швырнула ему бусы под ноги — хорошо, пыль да палая листва лежали толстым слоем, ничего не разбилось — и юркнула обратно в хибару.

— Я сказал — вернусь, долг отдам, — заверил Харр, пригибаясь к черной дыре входа.

Оттуда донесся тоненький вой.

Вот бестолковая хрычовка, всю округу на ноги подымет!

И точно, подняла. Два охламона с зеленоватыми тарелками, которые они прижимали к животам, выросли у него на пути. Рыжеватые волосы, спускавшиеся до самого переносья, и бегающие глазки цвета стоячей гнилой воды напомнили ему мордочки горных обезьянок. Против таких и меч обнажать невместно, да и начинать пребывание в городе с драки совсем не хотелось.

— А ну, брысь! — лениво проговорил он и выставил вперед кулак.