Чакра Кентавра

— Я не знаю, как это принято у вас на Земле, но у нас полагается отвечать визитом на визит. Поэтому я думаю вот что… — Мона Сэниа на секунду задумалась, пошевеливая губами. — Завтра во дворец полетят Эрм — как самый представительный, Сорк — как самый наблюдательный и Пы — как самый простодушный, при котором можно болтать о чем вздумается, не стесняясь. А мы с тобой — и с чадами, разумеется — отправимся в гости к Ушинь. Я ее домик видела, так что с утречка могу послать туда голос с предуведомлением, чтобы не свалиться чересчур уж непрошенными.

— А что так вдруг? — осторожно поинтересовался Юрг.

— Во–первых, через день–другой ты уже куда‑нибудь умчишься, искать себе новых ушастиков или рассказывать об их проделках Стамену.

“Ни хрена себе проделки, — мелькнуло в голове у Юрга. — Да и ушки тоже. Хорошо, я тебе не все рассказываю…” В соответствии с этой здравой, с его точки зрения, убежденностью, он и тут промолчал.

— Во–вторых, — продолжала жена вопреки обычной женской особенности так и останавливаться на “во–первых”, — она приглашала в гости нашего по–Харраду. Персонально.

— А “в–третьих” будет? — поинтересовался муж.

— Будет. В–третьих, это единственное место во всей Вселенной между Ушинь и Алэлом, где я почему‑то буду чувствовать себя в абсолютной безопасности.

Недаром на Земле говорят, что муж и жена — одна сатана. Последний, похоже, был крупным мыслителем. Если и жена у него была не безмозглая красотка, и думали они одинаково, как вот сейчас у него получилось с Сэнни, — просто удивительно, как они не одолели Всевышнего?

Все самое сказочное происходило на Джаспере почему‑то по вечерам. Каменные ступени, ведущие к королевскому дому — никак не вязалось с ним пышное именование “дворец”, — еще источали золотой жар летнего дня, но с моря, уже потемненного предвкушением грядущей ночи, подымалась йодистая целебная прохлада, навстречу которой жадно раскрывались смежившие свои лепестки питомцы королевского сада — здешняя Флора, как видно, блюла сиесту. Ушинь выпорхнула им навстречу, как пуховый шарик — свежая, розово–серебряная, с нежной сетчатой полумасочкой. Нарисованной, естественно. Вместе с пей на гостей снизошел волшебный дух вишневого пирога с ромом, отчего Харр по–Харрада, начисто отметая легенду о собственном благородном происхождении, бесстыдно зачмокал губами.

Ушинь звонко расхохоталась и, осыпая гостей приветствиями, где каждым вторым словом было — “милые вы мои”, повела их не в дом, а еще выше, в тот самый садик, который был расположен над ним, па следующем скальпом уступе, так что усыпанная морскими пестроцветными камушками площадка оказалась крышей королевского далеко не обширного дома. Сад был зеленой коробочкой, открытой только стороной, обращенной к морю; стены и свод ее были образованы тщательно подровненным кустарником, по ветвям которого струились вверх разноцветные махровые вьюнки. Сад прямо‑таки дышал благодатью сосуществования друг с другом как растений, так и людей.

Две девицы — к сожалению, не красавицы, но привлекающие той потаенной силой, которая рождается молодостью, уверенностью в себе и исполнением самых заветных желаний, при виде гостей порывисто поднялись из‑за деревянного стола, занимающего чуть ли не все пространство садика.

— Мои дочери… — Ушинь не успела договорить, как Харр по–Харрада, бесцеремонно сунув ей в руки запеленутую Фирюзу, ринулся вперед с буйством вепря и, пав на колено, протянул руки одновременно к обеим царевнам

У них хватило мужества не шарахнуться, по обе непоправимо смутились, чем привели в недоумение королеву–мать.

— Моя старшая, Радамфань, — представила она гостям ту, чей лоб и подбородок были изукрашены сложнейшим геометрическим узором, выписанным с каллиграфической тщательностью. — Она продолжает летопись Первозданных островов.

По тону Ушинь сразу стало ясно, что старшая дочь — ее любимица.

— А это вторая, Шамшиень. — Нет, пожалуй, истинной любимицей была именно эта, чью простоватую румяную физиономию чуть ли не сплошь покрывали изображения крошечных райских яблочек — издали их можно было бы принять за очень крупные веснушки. — Ее руки украшают и наш сад, и наш стол. Да что с вами, милые вы мои? Что вы стоите? Разве гостей в нашем доме так встречают?

Царевны дружно вспыхнули и, похватав со стола исписанные свитки и корзины с черешней, умчались прочь.

— Я их не предупредила о вашем приезде, — оправдывающимся тоном пояснила Ушинь, — а то они красились бы целый день… А ты встань, бездельник, ишь как дочек моих смутил! Что‑то муж скажет… Да вон и лодка приближается.