Чакра Фролова

– Э-эй, – окликнул посетителя Шнырь и покосился на стол с оружием, а заодно поправил левый рукав бушлата, где находилось припрятанное бритвенное лезвие. – Ты что за крендель?

– Я? – удивилась фигура и замерла.

– Головка от хуя. По-русски не ботаешь, что ли?

– Я – Клим, – снова как-то удивленно сказала фигура. – А ты кто?

– А я – Шнырь.

– А лейтенант где?

– Лейтенант вверх тормашками на столбе висит, ворон кормит.

– Аа, – совершенно равнодушно произнес Клим, как будто это было излюбленным занятием лейтенанта – висеть вверх ногами на столбе и кормить ворон.

– А зачем тебе лейтенант? – спросил Шнырь. – Обращайся ко мне, я теперь здесь за него.

– Хорошо, херр Шнырь, – кивнул Клим, мысленно удивившись, что так хорошо понимает нового лейтенанта.

«Ну, дела, – подумал он. – Кажись, я уже немецкий выучил. Даже не заметил. Хороший язык. Простой. А Михась говорил, сложный. Вечно он так – намолотит чепухи с три пуда, а все верят».

– Да какой я тебе на хер херр? – рассмеялся Шнырь, блеснув фиксой.

Смущенный количеством слова «хер», Клим ничего не сказал.

– Я не херр, я – Шнырь. И не немец, а русский.

– Значит, теперь снова русские за главных? – догадался Клим.

– Долго ж до тебя доходит. Как паровозом до Воркуты.

– Понял, – кивнул Клим. – Паровоз. Воркута. А мне диван нужен.

– Диван? – удивился Шнырь и покосился на протертый диван в углу. – Ну, бери, коли так нужен.

Клим покачнулся и задумался.

– Нет, – наконец, сообразил он, – мне брать его без надобности. Мне на нем спать надо. Кровати у меня отродясь не было. А диван вещь ценная – всей деревней на себе волокли из Подгорок.

– Ну, ты, Клим, меру-то знай, – хмыкнул Шнырь. – Ты что ж, бездомный, что ли? Иди домой и спи там, сколько влезет.

– Я не бездомный, я живу здесь, – серьезно ответил Клим и качнулся.

Шнырь рассмеялся.

– Что ж ты мне заливал про лейтенанта? Так бы сразу и сказал.

– А я и сказал, – пожал плечами Клим. – Хочу на диван.

– Ну ложись. Чего ж спрашивать, раз я у тебя в гостях?

Клим скинул пиджак и ботинки и прилег на диван, свернувшись калачиком.

– А скажи мне, Клим, что за народ тут живет? Так себе или правильный?

– Так себе, – кивнул Клим и заснул.

Шнырь хотел еще что-то спросить, но, поняв, что собеседник спит, усмехнулся и, достав из кармана «трофейную» пачку немецких сигарет, закурил. После первой затяжки, однако, зашелся в таком сотрясающем нутро кашле, что с минуту стоял, дергаясь из сторону в сторону, как будто его расстреливали из автомата. Лицо его посинело, и на глазах выступили слезы. Наконец, кашель отпустил. Шнырь несколько раз глубоко вздохнул и, отерев рукавом мокрые глаза, подошел к окну. За стеклом рваным одеялом висел зыбкий утренний туман. Сквозь него бессвязными фрагментами, как на уцелевшей древней мозаике, проступали отдельные куски общей картины: часть изгороди, угол сруба соседского дома, купол церкви вдалеке, чей-то рваный сапог у калитки. Людей видно не было – лагерники разбрелись кто куда, а невидовцы, соблюдая комендантский час, послушно спали и, похоже, даже не заметили, что произошла смена власти, хотя не заметить это было трудно – возможно, просто боялись из дома выходить.