Чакра Фролова

Он быстро открыл дверь, выпрыгнул из машины и сломя голову побежал в сторону зарослей.

Глава 39

До Минска Фролов ехал, как по невидимому коридору – сам удивлялся. Чувствовал себя Моисеем, идущим по дну Красного моря. И что самое поразительное, почти дотянул до Минска. На подступах, а именно когда возник столб со свежеприколоченной табличкой «Minsk – 15 km», бак окончательно опустел, и мотор, фыркнув, заглох. Фролов, давно ожидая финала автопробега, без сожаления оставил грузовик и пошел пешком. К полудню подошел к окраине города, где и наткнулся на немецкий пост. Последовал грозный, но в общем-то неизбежный, оклик «Halt!», и Фролов, вскинув руки, с колотящимся сердцем стал ждать, что будет дальше. Все равно никакого другого способа проникнуть в город не было, так что оставалось верить, что он сойдет за «мирное гражданское население».

Один из немецких солдат с автоматом наперевес поманил Фролова пальцем. В ожидании вопросов, а, может, и расстрела на месте, Фролов впервые за все время пути подумал, что затея с возвращением в Минск была глупа. Настолько глупа, что, отправься его душа прямо сейчас на небо, ей бы даже не в чем было упрекнуть Господа Бога. «Осознаю свою вину и глупость, а посему не имею никаких претензий», – смиренно скажет душа.

Но когда немцы, проверив фроловский паспорт и не обнаружив там ничего подозрительного, пропустили его, Фролову стало стыдно за минутную слабость. Как будто он предал Варю. Отрекся от своей любви. Впрочем, войдя в город, он быстро забыл об угрызениях совести, потому что увидел, что теперь начинается новая жизнь и будет ли в ней место его любви (да и совести) – большой вопрос.

Минск встретил его унылостью страха и военной суеты. Лица людей были сосредоточенны и хмуры. По городу бродили немецкие военные. Центр так и стоял недостроенным. Начатая незадолго до войны архитектурная перестройка города остановилась и вряд ли теперь немцы собирались отстраивать Минск по советским чертежам и планам. И хотя ходили трамваи, работали магазины, и город жил своей размеренной жизнью, Фролов чувствовал себя в очередной раз потерянным и лишним. Все казалось каким-то чужим. Фролов стал размышлять, куда же ему двинуться – домой или прямиком к Варе. Потом мелькнула мысль, не проехаться ли до киностудии. Зачем, Фролов и сам не знал. Однако в эту секунду чья-то рука схватила его за локоть и поволокла в сторону. Фролов испуганно дернулся, но, повернув голову, успокоился и даже обрадовался – это был Лушкевич, режиссер-документалист.

– Бог мой, Александр Георгиевич! – воскликнул тот тихо. – Какими судьбами?

– Да вот так, – развел руками Фролов. – Поехал с Никитиным снимать фильм, а тут война, и все. Сегодня утром вернулся. А что на студии?

– На студии пусто, – отмахнулся Лушкевич. – Всех эвакуировали. Видать, спешка была та еще. Как будто из горящего дома бежали. Хотя в данном контексте это вполне адекватная метафора.

– И Кондрат Михайлович уехал?

– А то! Я же говорю, из руководства и режиссеров все.

– А что же вы не уехали?

Лушкевич нервно хохотнул.

– Так я так же, как и вы. Поехал по заданию, а тут война. Началась бомбежка и прочее. Через пару дней вернулся, а тут уже шаром покати. Стал собираться в дорогу, да свалился с таким гриппом, что даже двигаться не мог. А только выздоровел, как немцы вошли. Но вы-то! Вы-то о чем думали, когда возвращались? Бог мой! Обошли бы город стороной и прорывались через фронт.

– Легко сказать.

– Пожалуй, – неожиданно согласился Лушкевич, и вдруг радостно воскликнул: – Но послушайте, как же замечательно, что я вас встретил!

– Признаться, Степан Анатольевич, я лично ничего замечательного не вижу. Нет, я рад, конечно, но не при таких же обстоятельствах.

– Именно при таких! – горячо заверил его Лушкевич. – При обычных моя новость не имела бы никакого значения.

– Что же за новость такая? Может, война завтра кончится?

– Это несмешная шутка, – погрустнел Лушкевич.

– Простите, – смутился Фролов.

– Дело в том, что и вы, и я находимся в списке тех, кто подлежит эвакуации. Ценные кадры, так сказать. Скажите «спасибо» Кондрату Михайловичу.

– Это, конечно, трогательно, но только какой же смысл в этой бумажке, если мы находимся на оккупированной территории?

– Вы так говорите, – обиделся Лушкевич, – как будто это я вас сегодня силком затащил в Минск.

– Простите, – снова извинился Фролов. – И все-таки?

– Сам по себе смысл небольшой. Ибо, как вы верно заметили, мы здесь в некотором роде в мышеловке. Вход бесплатный, выход за деньги. Но именно сегодня я и собирался эту мышеловку покинуть. Как вдруг вижу, вы собственной персоной…

– Каким же образом вы собираетесь уехать? – удивился Фролов.

– Вы, наверное, знаете, какое отношение к евреям у немцев?

– Догадываюсь. А вы что, разве…