Чайник Рассела и бритва Оккама

— До позднего вечера, дорогой комиссар. Пришли недавно обнаруженные рукописи святой Пиппы Суринамской, в частности, ее письма Василию Никейскому. Вы знакомы с программой Феррарского собора? Однако не пойти ли нам с вами на ланч? Лучшее, что бывает в Оксфордском университете, это ланч от французского повара. Я вас приглашаю.

Глава 6

Ланч в колледже Святого Христофора был изысканно сервирован и обилен. Мегре получил наконец долгожданный бокал совиньона. А вот застольный разговор комиссара расстроил, да и Холмс был не слишком доволен. Что до Лестрейда, питавшего неприязнь к ученым беседам и презиравшего всякое печатное слово, не входящее в полицейский рапорт, то инспектор Скотленд-Ярда сосредоточился на еде, стараясь не слушать.

Профессора же, не обращая внимания на то, что смерть витала под сводами колледжа, сочетали обильное поглощение пищи с увлекательной и шумной дискуссией, посвященной литературе. Говорили перебивая друг друга и, представьте, громко смеялись. Словно трагедия забыта, и покойный сэр Уильям Рассел растворился в мире теней, а значит, веселье вполне уместно. Природа человека такова, что и в самые горестные минуты он не может всецело отдаться скорби — отвлекается на радости жизни.

Сильвио Маркони обратился к присутствующим с тостом, сославшись на пример из Боккаччо:

— Однажды в садах Флоренции гуманисты укрылись от чумы, рассказывая веселые истории. Предлагаю следовать примеру «Декамерона»! Сэра Уильяма не вернуть, но жизнь вечная воплощена в музыке, в науках, в искусствах! — в устах специалиста по Данте эта реплика, достойная поэтов Возрождения, прозвучала пафосно.

Как выразился Эндрю Вытоптов, салютуя бокалом с вином:

— И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть и равнодушная природа красою вечною сиять! — и пояснил:

— Это стихи одного поэта. Любовь и смерть — сочетание естественное для искусства.

Едва профессор-медиевист затронул тему любви и смерти в век схоластики, как со всех концов стола посыпались реплики. Знаниями щеголяли все. И Лаура, и Беатриче и мало известная детективам Симонетта Веспуччи стали предметом бурных обсуждений.

Речь зашла о мантуанском трубадуре XII века Сорделло, коего Данте, если верить рассказам последнего о посещении потустороннего мира, встретил в шестом кругу Чистилища. Сорделло по рождению был итальянец, но, если верить Эндрю Вытоптову, часть жизни прожил в Провансе. Личность Сорделло, судя по всему, была знакома решительно всем за столом, исключая полицейских, — и даже майор Кингстон вставил пару замечаний касательно провансальской поэзии, а что касается Бенджамена Розенталя, тот наизусть прочитал изрядную часть поэмы Роберта Броунинга, посвященную трубадуру; эта часть поэмы оказалась длинной. Слог Броунинга, до сих пор незнакомый Мегре, оказался весьма тяжел, и слушать было затруднительно. Комиссар осматривался в поисках сочувствия, но профессора блистали метафорами, смеялись шуткам, понятным только им; на комиссара внимания не обращали.

Подали мясо зебры, приготовленное в вине и африканских травах; причем повар (француз, если верить слухам) присовокупил к африканскому рецепту французский шарм.

Ланч вообще протекал на французский манер (если не считать того, что зебры во Франции встречаются совсем не часто): закуска из улиток, горячее под соусом, салат и сыр. Повар даже вышел в обеденный зал, полюбовался на эффект. Отведав бургундских улиток, Мерге просиял, пожал повару руку, спросил о здоровье жены.

— А зовут вас как?

— Адольф.

— Не может быть, — не удержался Мегре. — А вы француз?

— Из Эльзаса мы, — ответил повар. — Немцы.

— Ошибка, значит… Слышал, что вы француз…

— Француз, немец — какая разница?

Мегре вернулся к зебре и застольной беседе.

Дама Камилла рассказала о провансальском роде Монтаньяков, с коим ее свело знакомство на приеме в Букингемском дворце, а ведь род Монтаньяков, как известно всякому, кто интересовался историей Прованса и Авиньона…

Мегре томился, Лестрейд страдал, Холмс терпел.

Прочие же наслаждались диалогом. А влияние провансальской поэзии на Гвидо Кавальканти? А «Триумфы» Петрарки, четвертая часть, разумеется? А двор Рене Доброго Анжуйского? Анна Малокарис, дама с ярко накрашенными губами, поведала о надгробье короля Рене, которое ей случилось видеть в Анжере:

— Представляете, на мраморном троне сидит скелет! На скелете корона, на полу перед скелетом брошены держава и скипетр, а вокруг кружат амуры…

— Надо бы колледжу заказать такое надгробье сэру Уильяму, — грубовато пошутил майор Кингстон. У военных своеобразное чувство юмора. — Эффектно получится. Сидит в кресле скелет, лицо черное, на голове корона из сажи, у ног скелета бритва и чайник, а вокруг кружат дамы… Н-да. Простите, увлекся. Хм. Извиняюсь.

Застолье, однако, не пострадало от неловкой реплики майора. Выручил жовиальный Эндрю Вытоптов.

— На моей бывшей родине, — заметил российский профессор, — чрезвычайно популярен романтический поэт, пишущий под псевдонимом «Горький». Полагаю, немногие знакомы с его оригинальным опусом «Девушка и Смерть»?

И Эндрю Вытоптов начал декламировать строки: