Чайковский

Л. СИДЕЛЬНИКОВ ЧАЙКОВСКИЙ

*

© Л. Сидельников

© Оформление, изд-во «Феникс», 1998

© Изд-во «Искусство», 1998

Посвящается моей жене Норе

РАЗМЫШЛЕНИИ У ПОРТРЕТА (ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ)

В Москве, в Третьяковской галерее, среди шедевров русской живописи почти целый век экспонируется ставший всемирно известным портрет Петра Ильича Чайковского кисти Н. Д. Кузнецова. Запечатленный на полотне образ привлекает к себе внимание не только достоверностью изображения, но и психологическим проникновением художника в чувства и мысли гениального мастера. Сам композитор, оценивая это произведение, отмечал: «Художник Кузнецов написал в Одессе удивительнейший портрет мой»; «…по экспрессии, жизненности, реальности он, если не ошибаюсь, в самом деле замечателен».

Нет, это не парадный портрет, где исполненный достоинства герой лицом и эффектной позой стремится выразить успех, благополучие и уверенность в себе. Перед нами, в обыкновенном партикулярном платье, стоит, опершись рукой на лежащую на столе рукопись, человек с задумчивым и усталым взглядом. Сосредоточенный и печальный взгляд, так мастерски переданный художником, свидетельствует о богатом духовном мире, о постоянной душевной тревоге и напряженности, сопутствовавших герою в течение всей жизни. Широкий лоб словно бы скрывает глубокие размышления о вечности мироздания, о жизни и смерти, добре и зле, роковых превратностях судьбы, о своем гражданском и человеческом долге перед народом и родной землей.

Если не знать возраста композитора, то можно не обратить особого внимания на белые как снег волосы. «…Я совершенно сед и старообразен…» — невольно всплывают в памяти строки, написанные им еще за пять лет до создания портрета. Когда же композитор позировал художнику, ему исполнилось лишь пятьдесят три года. В таком возрасте многие только вступают в пору душевного и творческого подъема, а он в это время размышлял над своей последней симфонией. И не удивительно, что мастер, воспроизводя его облик, не только воссоздал полный внутреннего напряжения образ композитора, но непреднамеренно и неосознанно запечатлел его у роковой черты. Словно бы полный неясных предчувствий, музыкант мысленно подводит итог своего жизненного пути: «…мне кажется, что я покончил свою роль».

Не потому ли Шестая симфония звучит как реквием, символ уходящей жизни? Что привело его в конце пути к созданию столь трагического сочинения?

Если проследить жизнь композитора в музыкальном искусстве, то такой итог мог быть вряд ли закономерен. Пожалуй, даже наоборот: к середине XIX века сложились благоприятные предпосылки для развития эстетического мировоззрения и творческой инициативы нового поколения служителей искусства — писателей и поэтов, художников и скульпторов, музыкантов-исполнителей и композиторов, — кому выпал жребий завершить яркую художественную панораму своего века.

Чайковский родился в ту пору, когда возрожденные через столетия мудрые и возвышенные сочинения Баха стали признанными шедеврами; когда оратории Генделя и оперы Глюка обошли сцены всех европейских столиц, а полные глубины и изящества симфонии Моцарта навсегда увековечили его светлый гений; когда во всех крупных странах Европы уже прозвучала Девятая симфония Бетховена — величественный монумент торжеству человеческого духа. Тогда не только сформировался фундамент европейской музыкальной классики, ее гуманистические и художественно-эстетические принципы, но и значительно усовершенствовался и обогатился инструментарий, окрепло и интенсивно развивалось исполнительское искусство: музыкально-театральное, камерно-инструментальное, вокальное, хоровое и симфоническое. Па смену великим мастерам музыки, которых дал миру XVIII век, росла и творчески мужала целая плеяда выдающихся композиторов, родившихся в первой половине XIX века и двинувших музыкальное искусство далеко вперед по пути романтического восприятия жизни: Берлиоз и Вагнер, Шопен и Мендельсон, Верди и Бизе, Брамс и Мейербер.

Всего за четыре года до рождения П. И. Чайковского в России, на сцене петербургского Большого театра, в 1836 году состоялась премьера оперы Глинки «Жизнь за царя», гениальная увертюра которой стала как бы увертюрой ко всей русской музыкальной классике. Уже утверждал свое творческое имя Даргомыжский, делал первые шаги в музыке Серов. Тогда же, в 30–40-е годы, появились на свет современники Чайковского — Балакирев и Бородин, Мусоргский и Римский-Корсаков, — ставшие основателями русской композиторской школы, известной под символическим названием «Могучей кучки». Вместе с ними Чайковскому суждено было стать продолжателем заветов основоположника отечественного музыкального искусства — Глинки, которому они поклонялись всю жизнь.