Чайковский

Менi з жiн­кою не во­зиться,
А тю­тюн та люлька
Козаку в до­ро­зi
Знадобиться!..

В крымс­ком по­хо­де пол­ков­ник Иван за­бо­лел лихорад­кою. Ему не со­ве­то­ва­ли есть ры­бы, от­то­го что ли­хо­рад­ка не лю­бит ры­бы. "Вот хо­ро­шо! - го­во­рил пол­ков­ник. - Ста­ну я ува­жать бабьи кап­ри­зы! Ли­хо­рад­ка - ба­ба, а я, бла­го­да­ря бо­гу, ка­зак". И три го­да жес­то­кая ли­хо­рад­ка ко­ло­ти­ла пол­ков­ни­ка, и три го­да пос­то­ян­но он ел ры­бу и ра­ки, го­во­ря: "Пос­мот­рим, чья возьмет". И точ­но: к удив­ле­нию все­го пол­ка, на чет­вер­тый год ли­хо­рад­ка ос­та­ви­ла уп­ря­мо­го больно­го.

Не уди­ви­тельно, что по­кой­ная пол­ков­ни­ца, нес­мот­ря на бо­га­тые пар­че­вые одеж­ды, со­больи ко­раб­ли­ки и ал­мазные оже­релья, ко­то­ры­ми щед­ро да­рил ее муж, все ску­чала, грус­ти­ла, сох­ла и в мо­ло­дос­ти умер­ла, ос­та­вя ма­ленькую дочь Ма­ри­ну.

Умирая, она горько пла­ка­ла и про­си­ла му­жа лю­бить и ти­ше об­хо­диться с до­черью… "Ты ни­ког­да ни в чем не ве­рил мне, - го­во­ри­ла она - Мою бо­лезнь ты на­зы­вал капри­зами, мои го­ря­чие сле­зы во­дою, из ко­то­рой ни­ка­кой не­мец не вы­го­нит ни кап­ли вод­ки… Ты сме­ял­ся над мо­ей слабос­тию, и - вот я уми­раю, ра­но уми­раю, ос­тав­ляю дочь сирот­ою, все че­рез те­бя. Да прос­тит те­бя бог! Ты де­лал свое де­ло, ты был мой на­чальник по за­ко­ну бо­жию; не твоя ви­на, что ты не по­ни­мал ме­ня. Не до­ве­ди ж до это­го до­че­ри; будь ей от­цом и ма­терью, слы­шишь, Иван?.. Сла­ба женщин­а: час­то один взгляд уби­ва­ет ее…"

Полковник был раст­ро­ган; уже очис­ти­тельная сле­за рас­каяния на­вер­ну­лась бы­ло на гла­зах его; но, вспом­нив, что он ка­зак, пол­ков­ник пе­ре­си­лил се­бя, прог­ло­тил непро­шенную гостью, вздох­нул - и на по­хо­ро­нах же­ны жес­то­ко на­пил­ся пьян.

Со смер­ти же­ны пол­ков­ник сде­лал­ся еще уг­рю­мее: тай­ная за­дум­чи­вость при­ме­ша­лась в его ха­рак­тер; он за­пи­вал внут­рен­нее бес­по­кой­ст­во ви­ном и поч­ти каж­дый день к ве­че­ру бы­вал в та­ком сос­то­янии, что буд­то сей­час вернул­ся с по­хо­рон по­кой­ни­цы же­ны. По ут­рам он час­то лас­кал Ма­ри­ну, но, при­хо­дя в хмель, тот­час уда­лял ее, го­воря: "Сту­пай се­бе, доч­ка, в свою свет­ли­цу; у ме­ня пой­дут свои, ка­зац­кие де­ла: не прис­та­ло те­бе их слу­шать; ты та­кая, как твоя… царст­во ей не­бес­ное! Уби­рай­ся же; не бойсь, не расп­ла­чусь!.."

Полковник по­сы­лал за коб­за­рем, и пил, и слу­шал его пес­ни, и бро­сал ему мел­кие деньги, ес­ли пес­ня приходи­лась по нра­ву, или щел­кал пальцем по лбу, при­го­ва­ри­вая: "Врешь, бо­жий че­ло­век, не так! Ты пьян и не выс­пал­ся!.."

А иног­да он по­те­шал­ся с Гер­ци­ком.

Герцик был у пол­ков­ни­ка что-то вро­де шу­та и при­яте­ля, его би­ог­ра­фия нем­но­гос­лож­на. Ког­да-то ка­за­ки разграби­ли­ и выжг­ли ка­кое-то польское мес­теч­ко. Что мог­ло го­реть - сго­ре­ло, что мог­ло убе­жать - раз­бе­жа­лось. Полков­ник Иван рас­ку­рил го­лов­нею из по­жа­ра труб­ку, сел на бо­чонок и на­чал су­дить плен­ни­ков. При­ве­ли мальчи­ка лет шест­над­ца­ти, с быст­ры­ми се­ры­ми гла­за­ми и плот­но вы­стриженною го­ло­вой.

- Ты жид? - спро­сил пол­ков­ник.

- Нет, я не­мец, - от­ве­чал мальчик.

- Врешь! Ты го­во­ришь как жид, смот­ришь как жид, а го­лову выст­риг, чтоб об­ма­нуть ме­ня. Хлоп­цы! Доп­ро­сить его, по­ка не приз­на­ет­ся, что он жид, - да и по­ве­сить

- Ей-богу, я не­мец, за­ез­жий не­мец; я не во­евал с ва­ми, я люб­лю вас.

- Спасибо за лю­бовь. Так по­весьте его, не доп­ра­ши­вая.

Мальчик упал в но­ги пол­ков­ни­ку, умо­лял о по­ща­де, обе­щал слу­жить ему вер­но до гро­ба и объявил, что он зна­ет вся­кие на­уки, да­же де­ла­ет ча­сы.

- Посмотрим, - ска­зал пол­ков­ник, вы­ни­мая из кар­ма­на ча­сы в ви­де большо­го яй­ца, - вот эта шту­ка третьего дня ста­ла - и ни с мес­та; я и встря­хи­вал ее, и дул все­ред­ку - ни­чего не по­мо­га­ет, а шту­ка до­ро­гая, ва­ша, не­мец­кая. Ко­ли поп­ра­вишь сей­час - жить те­бе на све­те, а не поп­ра­вишь - не сер­дись… На­чи­най!

Мальчик, дро­жа от стра­ха, при­сел на зем­лю и с ужа­сом отк­рыл ча­сы. Но чем бо­лее рас­смат­ри­вал их внут­рен­ность, тем ста­но­вил­ся по­кой­нее. Пол­ков­ник не ус­пел осу­дить де­сятка плен­ных, как не­мец, улы­ба­ясь, по­дал ему ча­сы.

- Хорошо, - ска­зал пол­ков­ник, с удо­вольстви­ем прислу­шиваясь к звон­ко­му хо­ду ма­ят­ни­ка, - хо­ро­шо! А как зо­вут те­бя?

- Герцик.

- Хлопцы, дай­те Гер­ци­ку каф­тан и шап­ку; он по­едет с на­ми.