Чай с птицами

— Скажите, пожалуйста, как называется это место? — спросил он, стараясь перекрыть бренчание пианино.

Тот пожал плечами и произнес что-то невнятное.

К. повторил вопрос. Но бармен как будто не услышал.

— Не обижайтесь на Джейкера, — сказали за спиной у К. — Он просто зол, что остался без развязки.

То была яркая блондинка, которую он заметил раньше: женщина лет сорока пяти, с утомленным видом; при других обстоятельствах и при правильном свете К. мог бы счесть ее привлекательной.

— Позвольте вас угостить?

— Спасибо.

Она была странно знакома К., хотя из-за этого костюма он никак не мог вспомнить, где ее видел. Может, сотрудница дружественной пиар-службы, или официантка, или поклонница… Ни один вариант не подходил, и все же она смотрела на него с восхищенным узнаванием, которого К. научился бояться, будто говорила: «Привет, Нил! Это я! Не узнаёшь?» Словно он обязан был помнить каждого из десятков тысяч людей, встреченных за последние десять лет.

Он улыбнулся особенно чарующе и сказал:

— Простите меня, я точно знаю, что мы знакомы, но у меня просто ужасная память на имена.

Дама растерялась.

— Я Кейт, — ответила она. — Кейт О'Грейди, неужели вы меня не помните?

Может, и вспомнил бы, если бы только не этот ужасный деланый американский акцент, подумал К. Тематический вечер тематическим вечером, но он не обязан ее узнавать в этом маскараде…

— Ну конечно, Кейт! — воскликнул он, улыбаясь во весь рот. — Как я мог забыть! Просто день был дико утомительный, а ты же знаешь, что память у меня не очень…

— Да уж, Нил, знаю. Мы все знаем.

Она засмеялась, словно удачно пошутила. Потом опять взглянула на него, и у нее вытянулось лицо.

— Ты правда не помнишь, да? — спросила она, — Столько времени прошло, ты, наверное, и других не узнаешь, но я думала, что меня-то ты вспомнишь.

Боже, неужели он с ней спал? Вряд ли, но она сморщилась и, кажется, готова была заплакать.

— Конечно помню, Кейти, — тепло сказал он. — Но у меня был паршивый день, а ты в этом костюме и все такое…

Он стал пить соленое пиво, надеясь, что теперь она отстанет.

— Кстати, костюм очень красивый. Тебе идет. Вечер вестерна, да? Слушай, здесь есть телефон? Мой мобильник не работает, а я хотел вызвать…

К. осекся, внезапно осознав, что пианино умолкло. Он понял, что воцарилась тишина и все глаза устремились на него, и на всех лицах было одно и то же выражение — голодное, неотвязное.

— Он не узнал Кейти, — пробормотал мужчина в красной клетчатой рубахе.

— Не узнал Кейти? — недоверчиво повторил пианист, и К. впервые заметил, что все посетители паба вооружены.

— Слушайте, здесь есть телефон?

К. знал, что оружие не настоящее, но атмосфера в пабе — или это салун? — его почему-то начала пугать. Он знал, что жители глухих мест часто не любят лондонцев; они завидуют его внешности, успеху. Казалось, многие посетители вот-вот бросятся на него, и, конечно, никто — ни его издатель, ни кто-либо из его друзей — не знает, где он.

— Телефон?

— Да. Мой мобильник не работает, а мне надо позвонить…

— Не-а, нету, — сказал человек в красной рубахе.

— Тогда, может быть, кто-нибудь одол…

— У нас в Догтауне звонить нечем.

Кажется, они немножко чересчур увлеклись, изображая вестерн, подумал К. А текст их реплик чудовищен: словно дешевый фильм халтурно перевели с испанского. И все же в этом было что-то ужасно знакомое. Поезд, бар, женщина — да, он ее помнил или, по крайней мере, понял, почему она так знакома, — Кейт О'Грейди, хозяйка единственного салуна в Догтауне, из старого, полузабытого рассказа.

— Может быть, вы не знаете, кто я, — нервно сказал К.

— О нет, прекрасно знаем, — ответил мужчина в красной рубахе. — Вы Нил Кеннерли.

— Кеннерли?

Да, когда-то, давным-давно, его так звали. Но он выбросил это имя вместе со всей прежней жизнью, с записными книжками, рассказами, фильмами и комиксами. Он мог бы поклясться, что про Нила Кеннерли никто не знает — впрочем, точно так же он был уверен, что никто не знает про «Последний поезд в Догтаун».

Посетители за его спиной смыкали ряды. Кто-то шепотом произнес его имя — с благоговением, любопытством и каким-то еще чувством, которое он затруднялся определить. Нетерпение? Возбуждение? Жадность?

Вот пианист сунул руку в карман и вытащил затрепанный блокнот. Молча протянул его К.; лицо блестело от пота, рука чуть дрожала. Потом то же сделал мужчина в красной рубахе; потом одна из женщин, сидевших у стойки; альбинос, уронивший карты, мужчина в шляпе-котелке — все протягивали ему клочки бумаги, огрызки карандашей; в плоских блестящих глазах жадно пылала надежда.

— Чего вам надо? — спросил К.

— Вашу подпись, сэр, — робко сказал пианист.

— Да, подпись, — сказал человек в шляпе-котелке. — Остальное мы написали себе сами. Мы ждали.

— Ждали? — спросил К.

Бармен кивнул.

— Ждали? — тихо повторил К.

Бармен поглядел на него.

— Очень долго ждали, мистер Кеннерли, — медленно сказал он. — Слишком долго.