Carte Blanche 2: Reload (СИ)

— Что ты чувствовала? — его взгляд вдруг чуть изменился, а голос обрёл совсем другие краски.

— Что? — я даже глазами захлопала, не ожидая такую смену темы.

— Что ты чувствовала, когда целовала его? — в его глазах сейчас невозможно что-либо прочитать. Потому что там злость, ярость, обида, разочарование и желание лишить жизни ещё одну душу.

— Ничего, — смягчаю тон и говорю тише, опуская глаза. Я вообще тогда думала, что Глеба целую, но всепоглощающее чувство реванша заставило выпалить это с такой злостью, что тёмная сторона души буквально кричала рассказать о том, как мне понравилось находиться с ним рядом. Как легко мне было, когда я проводила с ним время на крыше. И как было спокойно, когда он нёс меня на руках до комнаты.

— Он, наверное, нежный... — Глеб скрывается в предположениях, отводя взгляд и приближаясь ко мне так медленно, что я уловить на успеваю, как его лицо становится ближе. — Наверное, не такой грубиян, как я, — мгновения, его глаза снова поглощают меня, заставляя сидеть, не шевелясь. — И трахается наверное исключительно на белых простынях под Бетховена, — будучи во власти его пленительного взгляда, я не сразу понимаю, что его ладонь оказывается на моей коленке. — Куда мне до него... — он оттягивает краешек губ, ехидно усмехаясь, — я ведь предпочту не ждать, и могу тебя оттрахать прямо на этой трассе, вжав лицом в капот, — его ладонь медленно начинает ползти вверх, и я едва беру себя в руки, укладывая свою ладонь поверх его и чуть сжимая, дабы остановить.

— Нет, — перебиваю, мотаю гривой, чуть взъерошенной от влажности, — не надо...

— Что не надо? — он неспешно наклоняет голову, продолжая мучать меня своей близостью. — Быть тем, кто я есть? Это ты хотела сказать? — последнее слово у него выходит с каким-то надрывом, влекущим за собой едва слышное рычание. Его пальцы сжимаются и заставляют меня зашипеть, ибо кожа чувствительная слишком. — Я ведь животное, которым движут инстинкты, грубиян, бандит, — другими словами, тот самый Миронов, которого мне довелось лицезреть в одиннадцатом классе, — а он не такой, верно? Он считается с твоими желаниями, да?

— Глеб, пожалуйста, прекрати, — я начинаю ёрзать и сильнее вцепляюсь в его руку, которая во всю уже сжимает мою ляжку. Грубо, властно. Так, что хочется шипеть.

— Тогда какого чёрта ты была со мной? — это вот что сейчас вообще? — Ты ведь знаешь, какой я на самом деле? Знаешь, Нина. И тебе это нравится, — да он, блять, издевается! — Не пора бы себе признаться, что ты в этой машине сейчас потому, что ты самая настоящая мазохистка? — я с тобой последний год по этой причине, кажется, вот только признаться себе никак не могу.

— Перестань! — уже прошу более требовательно, когда его вторая рука тянется к моей шее. И я по инерции хочу её убрать, но он перехватывает мою кисть у изголовья и крепко сжимает. Дергаюсь инстинктивно, заранее понимая, что ещё пара таких попыток, и покраснения на запястье точно не избежать.

— Я не Вишну, чтобы просить меня об этом, — снова черти в глазах, снова ядовитый оскал, и снова напоминающая о себе ладонь, которая уже в миллиметре от моей промежности.

— Пожалуйста... — прикрываю глаза и будто молю, не понимая, отчего так страшно. Хотя, наверное, я могу понять. В этом человеке словно живут две личности. И нынешняя заставляет прятать голову в песок, пока его второе «я» не вернётся обратно. Вот только возвращаться оно пока не думает.

— Думаешь, я поверю? — думаю, что мне, будучи в сидячем положении, сейчас удастся рухнуть. — Твои глаза ведь просят совсем не о том, о чём твердит твой рот, — его ладонь окончательно устраивается между моих ног и чуть надавливает. Слава Богу, что через ткань джинс он не чувствует этой пульсации. Этой чёртовой, мать её, реакции моего тела, которую мозг до сих пор не в силах объяснить.

— Пусти, — мычу, сцепив зубы и стараясь оставшейся свободной рукой убрать его ладонь. И складывается впечатление, что я пытаюсь одним пальцем сдвинуть целую глыбу, которая даже не двинется от моих прикосновений.

— Нет, — он хмыкает, вызывая во мне окончательную панику, когда его пальцы ложатся на молнию.

Снова дёргаюсь, отчаянно пытаясь убрать его руку, пока ему это окончательно не надоедает. И он хватает мою кисть, быстро просовывая себе под коленку и прижимая к сидению. Теперь я полностью обезоружена.

— Твою мать, Миронов! — чуть ли не рычу, или даже рычу, когда он с улыбкой расстёгивает молнию джинс и приспускает их настолько, насколько позволяет положение. — Сука, — шиплю, подобно змее, не желая этого видеть и откидывая назад голову.

А он как назло медлит, нагло проникая ладонью прямо под ткань шёлковых стринг. Чего-то ждёт, пока я терпеливо держу глаза закрытыми и стараюсь дышать как можно тише. Вот только бесшумно не выходит. Из груди так и рвётся хрип, когда он проводит длинным средним пальцем меж половых губ.

— Ты мне тут потоп устроишь, — это дьявольское отродье ещё и усмехается, чтоб его... — а ведь я ещё даже не вошёл.