Бытие как общение. Очерки о личности и Церкви

Фундаментальные различия выявляются уже в самый момент столкновения христианства с греческой мыслью. Нам, конечно, следует помнить, что и в Библии греческое мышление очень часто смешивается с тем, что обычно называют семитской или еврейской ментальностью[71]. Однако мы должны отдавать себе отчет и в существовании особого типа мышления, который может быть назван «эллинским» и который при встрече с Евангелием старается навязать ему свои свойства. Было бы большим упрощением считать, как это делают многие, что библейское мышление, особенно в его новозаветной форме, может быть отождествлено с тем, что обычно понимается под гебраистским типом мышления. Когда ап. Павел называет

Крест Христов содержанием своей проповеди, он противостоит одновременно и греческой, и еврейской ментальности. Христианское благовестие нельзя путать ни с греческой мудростью, ни с иудейским поиском знамений (1 Кор 1:22).

Это противостояние христологического содержания евангельского благовестил как еврейскому, так и греческому мышлению прямо связано с проблемой истины. Еврейской ментальности, в противоположность греческой, обыкновенно усваивают в качестве важнейшего свойства заинтересованность в истории. Знамения, которых ищут иудеи, есть, по словам ап. Павла, проявления присутствия и активного участия Бога в истории. Истина исторически узнается в этих знамениях как верность Бога Своему народу. Когда в Ветхом Завете говорится об «эмет» Бога, это означает, что Слово Божье надежно, ясно и непреложно[72]. Истина здесь становится «клятвой» Бога, Который никогда от нее не отступает (Пс 131:11) и надежно хранит Свое[73]. Все это происходит в ходе истории, которая творится Божьим обетованием Своему народу, и поэтому его ответ образует часть в историческом облике истины. Верность Богу, исполнение Его воли и соблюдение Закона предстают как «хождение в истине»[74]. При таком понимании истины Божьи обетования могут рассматриваться как высшая истина, которая совпадает со смыслом и назначением истории. Коротко говоря, это эсхатологическая истина, которая направляет дух человека к будущему.

С другой стороны, поиски греческой мысли сосредоточены на преодолении истории. Отправляясь от наблюдения мира, эллинская мудрость ставит вопрос о бытии в неотрывной органической связи с воспринимающим его сознанием. В досократический период греческая философия концентрируется на основополагающей связи между бытием и мышлением [75]. Несмотря на множество вариаций в ходе своего дальнейшего исторического развития[76], греческая мысль никогда не теряла из виду единство интеллигибельного мира с разумом и бытием [77]. Благодаря единству этих трех элементов греки достигли потрясающего чувства ^ – то есть красоты и гармонии. В их единстве и обнаруживается истина, которая в существе своем идентична добру и красоте [78]. Вот почему истина для грека – в первую очередь космологическая проблема. Вследствие такой особенности истории проблематично найти свое место в греческой онтологии. Исторические события или объясняются соответствующим ’ом, т. е. обусловившей их причиной[79], или не объясняются вовсе, поскольку они мало что значат[80]. Эти две позиции – объяснять историю или игнорировать ее – не столь различны, как это кажется на первый взгляд. Неоплатоники, чуравшиеся истории и материи, были столь же греческими по сути, сколь и историки и художники того же периода. Обе партии исходили из одинаковой онтологической предпосылки, что бытие образует единство, замкнутый круг[81], оформленный двумя началами – и . Истории и материи приходилось или сообразовываться с этим единством, или выпадать из круга бытия. История, будучи областью свободного действия, не может подводить к истине, так как поступки личности, человеческой или божественной, часто «иррациональны» или спорны, а значит, противоречат замкнутому онтологическому единству бытия и ’[82].

Эта замкнутость, или монизм греческой онтологии и создает, по нашему мнению, главный момент в конфликте между греческим и библейским мышлением в святоотеческую эпоху. Вместе с неразрывно связанной с ним проблемой истории и материи в нем выражен вызов, который эллинизм бросает Библии по поводу истины. Причем этот вызов остается в силе и после эпохи отцов – в Средние века, в Новое время и вплоть до наших дней. В целом эту проблему можно было бы обозначить вопросом: как может христианин принимать истину совершающейся в тварном мире и в ходе истории, если верховное свойство истины, как и ее уникальность, невозможно, кажется, примирить с переменами и упадком, которым подвержены творение и история?