Быть таким, как все

— Это — Ларион Гужев, председатель нашего Союза Писателей. Личность планетарного масштаба, гений! «Тихий плёс» не читали? А «Зелёные травы»? Как же так? Впрочем, его трудно достать, давно уже нового не издавали.

Кобылкин вспомнил критика Бромберга и ляпнул:

— Тиражи вниз пошли?

Меркулов посмотрел на него так укоризненно, что Лев Петрович покраснел. Хотя, и не понял, что сказал не так. Гужев же вздрогнул, окинул Кобылкина презрительным взглядом и процедил под нос что-то вроде: «попсовый графоман». Знать бы ещё, что это значило.

Кроме всего прочего, оказалось, что Гужев будет ведущим церемонии. Вот почему он находился за кулисами.

Заиграла торжественная музыка, ярко вспыхнули софиты. Почти сразу же председатель Союза Писателей шагнул на сцену. Грянули овации. Меркулов извинился и исчез. Кобылкин остался один. Со своего места он видел только профиль Гужева, сухо каркающего в микрофон. Вступительная речь оказалось долгой. Изредка её прерывали аплодисменты. Лев Петрович почти не слушал. Потом на сцене появился другой человек (Гужев пригласил его из зала) с толстой папкой в руках. Сам — такой же, как папка: квадратный и красный. Лицо его обильно потело. Он тоже говорил долго. Что-то про русскую классику, муки творчества и муз, которые прямо сейчас кружатся под потолком.

Появлялись ещё какие-то люди, оккупировали микрофон и говорили, говорили. Очкастые юноши и пенсионеры в парадных кителях, расфуфыренные женщины «за сорок» и импозантные мужчины. Все они, после речи, выстраивались на сцене в ряд. На какой-то миг Льву Петровичу показалось, что это не закончится, пока на сцене не окажется весь зал, но тут слово вновь взял квадратный человек-папка:

— И наконец, ради чего мы все здесь собрались! Премия «Золотое перо» это не просто дружеский междусобойчик, это труд. Труд по выявлению лучшего. Не скрою, споры жюри были жаркими как никогда. Но всё-таки решение принято. Лауреатом этого года стал Платон Викторов!

Зрители вновь зааплодировали, но уже не так яростно как в начале. Наверное, болели ладони. Лев Петрович подорвался, засуетился. Он не знал, что делать: уже нужно выходить или как? И в тот момент, когда Кобылкин уже решил идти на сцену, за спиной раздался голос Меркулова:

— Платон Петрович, стойте! Вас пригласят.

И впрямь, квадратный человек не ждал появление Викторова, а просто выдерживал театральную паузу.

— Вы вяло хлопаете, господа! Потому что случилось невероятное, полюса поменялись местами, и реки потекли вспять! Он здесь, с нами! Встречайте. Платон Викторов, прошу Вас, дорогой друг!

Кобылкин обернулся к Меркулову, мол, теперь-то можно? Тот яростно замахал руками и вытолкал его на сцену. В глаза ударил свет софитов. Зал на какое-то мгновение утонул в тишине, по нему пронёсся лёгкий шёпот. Кобылкин приветственно поднял руку. И случился взрыв. Аплодисменты превратились в шторм, а сцена — в корабельную палубу. Со всех сторон шумело и громыхало, кажется, даже сверкнула молния, и повисла дымная завеса от стреляющих пушек. Лев Петрович закачался, он почувствовал себя в гуще сражения, с саблей и в треуголке. На деревянных ногах Кобылкин подошёл к микрофону, ухватился за стойку, как за штурвал.

И ветер стих. Видение спало. Море перед глазами Кобылкина успокоилось и превратилось в зал. Рядом возник квадратный человек. Он улыбался и протягивал заламинированный листок и позолоченную статуэтку в форме пера несуществующей птицы.

— От всей души поздравляю, Платон. Вы это давно заслужили.

Листок и перо перекочевали в руки Кобылкина. Тот отрешённо смотрел на собравшихся людей. Наверное, теперь от него ждут речи? В голове по-прежнему шумело. Слова метались, как стая мотыльков у фонаря.

— А-а… я… кхм. Раз-раз.

Пиратская удаль, которая ещё полчаса назад кипела в каждой клетке, испарилась. Лев Петрович сомкнул зубы, боясь, что они могут застучать. Пожалуй, впервые за все кошмарные сутки Кобылкин испугался.

— Г-господа, я признателен вам за… эээ… признание. Это всё у меня первый раз. Я вот даже робею.

Из зала раздались ободряющие выкрики.

Перед глазами вновь помутилось. Огни прожекторов превратились в маленькие солнца, теперь сцена стала террасой фермерского дома, с которой видно бескрайние луга и сытые стада. В голове рухнула плотина и шумный поток весело хлынул через преграду.

— Я сегодня многое понял. Такой день, наверное, никогда со мной не повторится. Но… и… как бы объяснить? У каждого бывает день, в который человек понимает, что всю жизнь жил не так. Я вот тоже… думал, что ни на кого не похож, а оказалось… я теперь совсем по-другому смотрю. И шляпы носить буду обязательно! Ведь какая разница, что не идут? Главное же, что нравятся, да? Вот.