Быть может

Рябинин делил следствие на две относительные части: сбор информации и её переработка. Сбор доказательств и их осмысливание. Парадокс заключается в том, что на вторую часть — осмысливание, самую главную, ради которой и существовала первая, не оставалось времени.

Всё уходило на сбор информации. И если бы не свойство мозга размышлять во время допросов, за обедом, в автобусе, в разговоре с женой и даже во сне, следствие было бы невозможно.

Теперь выпал свободный час, в который можно спокойно поразмышлять. О чём? Рябинин смотрел на груды бумаг, выбирая то, что требовало срочного обдумывания. Нужно бы подумать вот об этом сложном хищении пряжи, когда воровали, а недостачи не было. Нужно поразмышлять о трупе гражданина Ресторацкого, который, по иронии судьбы, был обнаружен как раз в ресторане, и экспертиза никак не могла определить причину смерти. Неплохо бы поразмыслить о пожаре, который возник вроде бы сам, из ничего, и Рябинину не нравилось ёмкое слово «самовозгорание», употреблённое в акте пожарно-технической экспертизы. Стоило бы подумать и о семье, страдающей от анонимных писем.

Оказывается, он уже размышляет о том, о чём бы ему поразмышлять…

В дверь постучали. Нет, пожалуй, в дверь забарабанили.

— Войдите!

Будь лицо красным, Рябинин эти мелкие капли на лбу и щеках не заметил бы — человек вспотел. Но лицо оставалось бледным. Разве на улице моросит дождь? Да нет, вот и шляпа сухая, которую он так и не снял. И не поздоровался, торопливо шурша рукой в кармане.

— Вот, читайте!

Кутов бросил на стол письмо, видимо, очередное.

— Да вы садитесь!

— Некогда мне сидеть! Это вы можете спокойно тут рассиживаться…

Рябинин пробежал письмо: вздыхатель просил свидания. И верно — обнаглел.

— Ну, теперь что скажете? — Кутов стремительно расстегнул плащ, словно тот стягивал его смирительной рубашкой. — Ждать, когда придёт в квартиру? Купить охотничье ружьё? Или нанять жене телохранителя?

— Прежде всего успокоиться.

— Не понимаю вас! — окончательно взорвался Кутов. — Не хотите помочь, так и скажите! Пойду в милицию — там ребята деловые. Они не философствуют, а преступников ловят…

Вот и Кутов против философствования. Придётся ловить преступника.

Рябинин снисходительно улыбнулся, стараясь это сделать пооткровеннее.

— Чему вы смеётесь? — опешил Кутов.

— Вашей наивности. Неужели полагаете, что я не знаю про это письмо?

— Знаете? А откуда? — опять удивился Кутов.

— Особые методы, — сурово отрезал Рябинин.

— И что?

— Засада!

— Сделаете ему засаду?

— Не сделаем, а засада уже сидит. Два парня из уголовного розыска. Сами понимаете: по девяносто килограммов, знают самбо, пистолеты под мышкой…

Кутов опустился на стул, вытащил платок и стёр с лица мокрые блёстки. От платка ли — сильно нажимал — или беспокойство уже отпустило его, но щёки чуть порозовели.

— Вере нужно пойти на эту скамейку? Чтобы он подошёл…

— Нет.

— Как же вы его узнаете?

— Особые методы, — опять отчеканил Рябинин.

— Видимо, по почерку…

— Ну конечно. Мы заложили письма в ЭВМ и получили его портрет. Кстати, ваша жена на работе?

— Какая уж тут работа. В коридоре сидит…

— Хорошо. Пусть зайдёт ко мне, а вы, пожалуйста, побудьте там.

Кутов нехотя поднялся и пошёл в коридор, недоумевая, какие могут быть секреты у следователя от мужа или жены.

Муж и жена. Семья. Рябинин всегда пристально изучал семьи, с которыми его сводили уголовные дела. И не только потому, что сам имел семью. Он не понимал писателей, которые классической темой считали то состояние человека, когда он влюбляется. Первые шаги любви. Но ведь истинная любовь начиналась после этих первых шагов, после свадьбы, после медового месяца, после первого года жизни или двух лет, или трёх… Красиво влюбиться мог каждый, иметь красивую семью — нет. Рябинин был глубоко убеждён, что раскрывался-то человек полностью только в семье. Работа давала возможность замкнуться, уйти в труд и творчество. В семье не уйдёшь. В семье не уйти от самых главных человеческих состояний — от доброты, от любви, от заботы о себе подобном. И ещё были человеческие состояния, которые, видимо, могли жить только в семье — интимность, нежность, ласка… Семья требовала величия души. А сколько в недрах семьи, когда не было этого величия, разыгрывалось драм, похожих на извержение вулканов, — тогда до прокуратуры добегали их громадные волны-цунами…

Рябинин присматривался к семье. И уж твёрдо знал, что запретил бы вступать в брак эгоистам: они создавали не семьи — они образовывали молчаливые общежития.

— Здравствуйте…

Она робко помялась у двери.

— Здравствуйте-здравствуйте. Присядьте, пожалуйста. — Рябинин ладонью разгладил последнее письмо, чтобы она его видела. — Вот сижу и размышляю о семье…

— О-о нашей? — певуче окнула она.

— Нет, вообще. Хочу придумать определение. Например, такое: семья — это союз двух людей для приобретения материальных благ.

— Глупость, — сердито откликнулась она.

— А по-вашему как?

— Семья — это союз двух людей, заключённый для любви.

— Из-за любви, — уточнил Рябинин.

— Нет-нет, именно для любви.