Быть драконом

Опомнился, лихо развернулся у платины ГЭС и покатил назад. На «шанхайку», на китайский рынок, за правильными набойками к мастеру Лао Шаню. Личная безопасность — прежде всего. Дело потерпит.

Тут и думать нечего, конечно, потерпит — ведь кто его закончит, если я стану дохлым?

Болид пристроил (ближе никак не получилось) у Института ортопедии, и к рынку, чертыхаясь, но бодрячком, поднялся на своих двоих. Как только свернул на Софьи Перовской, сразу нырнул в ряды и стал продираться сквозь толпу к центральной площадке. Проходя мимо торговцев обувным ширпотребом, успел внести посильную лепту в исполнении Моисеевой заповеди «Не укради». Попутно и без напряга. Как всякий золотой дракон, я чрезвычайно легко решаюсь на поступки.

А получилось так.

Иду-гляжу: юркий прыщеватый тип подрезает сумку у дамы бальзаковского возраста и кустодиевских форм. Ушла тётка с головой в сбивание цены за выбранные туфли и ни черта вокруг себя не видит. Раззява раззявой. А парень чик-чик лезвием, зажатым между пальцев. Любо-дорого смотреть. Профи. Хотя, конечно, сволота.

Он уже почти принял лопатник, когда я врезал ему по почкам.

Без замаха.

Но кастетом.

Прыщавый охнул и, зацепив лоток с ворохом пробковых сабо, упал на колени.

Наслаждения от восстановления справедливости я, честно говоря, в полной мере не получил: от поверженного ворюги омерзительно несло псиной, туфли, которые присмотрела тётка, были пошлого кислотно-канареечного цвета, а динамики музыкального киоска исторгали на всю округу: «Может быть, и я вкуса миндаля, и могу порхать, веками махая». Именно вот это вот они исторгали. Безусловно, мощное откровение, но как-то так нифига не «El Fuego» от Карлоса Сантаны. Ну и какое при таком вот антураже может быть наслаждение?

«В мире людей нет гармонии, — констатировал я, выбираясь из торговой кишки. — Нет, не было и никогда не будет».

Старый колдун Лао Шань, которого я знаю с тех самых пор, как направил меня в Город на охрану Вещи Без Названия наставник вирм Акхт-Зуянц-Гожд, сидел на табурете там, где и всегда, — возле своей перекошенной будки с вывеской «Ремонт обуви». В его облике за те месяцы, пока не видел его, ничего не изменилось. Та же драная ушанка, выцветшая футболка с надписью «СССР-USSR» и номер «Известий» от 24 августа 1956 года.

— Ни хао, прежде рождённый, — поприветствовал я, присаживаясь на свободный табурет.

Мастер ответил, не отрываясь от газеты:

— Ни хао, Держащий Жемчужину Во Рту. — И пригласил: — Падай.

— Уже, — сообщил я.

Он ничего не сказал.

И ещё раз ничего не сказал.

И ещё раз.

Мне ничего не оставалось, как терпеливо дожидаться, пока он дочитает статью до конца.

Эту статью о международной конференции по Суэцкому каналу он перечитывает по тридцать раз на дню вот уже пятьдесят лет подряд, и с этим ничего нельзя поделать: у Лао Шаня тысяча лет позади и тысяча лет впереди, он никуда не спешит, ему просто некуда торопиться, и он не любит, когда его торопят.

Что тут сказать?

Удел колдуна, а равно всякого другого чародея, открывает каждому великолепную возможность сойти с ума по-своему.

То и скажу.

Наконец, он закончил, аккуратно сложил газету, которая была истрёпанна настолько, что шуршала уже не как бумага, а как натуральный шёлк, опустил её на столик и сверху прижал очками. Потом несколько раздражённо, видимо, под впечатлением только что прочитанного, произнёс, глядя на моё правое ухо:

— Все знают, как познавать непознанное, но никто не знает, как познавать известное. Все знают, как отвергать то, что мы считаем дурным, но никто не знает, как отвергать то, что мы считаем добрым. Вот почему в мире воцарилась великая смута. Люди вмешиваются в круговорот времён года, и оттого среди тварей земных не осталось ни одной, которая смогла бы сохранить в целости своё естество. О, в какую смуту ввергли Поднебесный мир любители знания! Вся эта суета сует несёт ему гибель.

«Шема-шема-шема», — энергично потирая моментально покрывшееся инеем ухо, съязвил я. Про себя, конечно. Вслух же оценил его ворчание более дипломатично:

— Когда родился ты, Лао Шань, Поднебесная уже гибла. Когда уйдёшь, Поднебесная всё ещё будет гибнуть.

Этим тема исчерпала себя, и он её сменил:

— Смотрю ты в шляпе, дракон.

— Всегда быть в шляпе — судьба моя, — переврал я Мистера Икса.

— Нужны набойки?

— Ты смотришь в суть, Лао Шань. Я бы даже сказал — в самую тютельку сути.

— Сыграем?

Торопишься, не торопишься — отказываться от такого предложения нельзя. Это не то предложение, от которого можно отказаться. Игра цинь-цзяо — часть церемониала. Церемониал — стержень жизни. Со стержнем жизни не шутят.

Не успел я согласиться, как Лао Шань швырнул на стол восемнадцать покрытых красным лаком деревянных палочек. Затем аккуратно выложил их в ряд, подравнял и объявил:

— Твой ход.

Хитрюга.

Но делать нечего.

— Презренны, а в жизни необходимы: таковы вещи, — произнёс я и откинул одну палочку от правого края.

— Низменны, а нельзя на них не опереться: таковы простые люди, — напомнил он и тоже убрал одну.

Я немного подумал и взял две, не забыв при этом сказать: