Быть бардом непросто

Потом Фтор настраивает струны и распевается в деревянной будочке недостроенного туалета (ибо это единственное место, где его беспокоить не решаются). А когда вечереет, надевает парадную ярко-голубую шелковую рубашку с кружевными длинными манжетами, особым лаком ставит игольчатый ирокез на голове и интенсивно очерчивает глаза черным угольком. Лицо, чуть тронутое белоснежной пудрой, выглядит несколько пугающе (а в ночной тьме и вовсе создает впечатление белого овального пятна, плывущего в неизвестном направлении). Композицию завершают кожаные штаны, на которых закреплены двадцать цепочек и пять метательных звездочек. Все гремит и переливается. Эльф смотрит в начищенный до зеркального блеска таз и остается собой крайне доволен.

У выхода из дома его уже ждут мужики с факелами и бабы в нарядных платьях. Кукуевка стоит в стороне от расхожих дорог и троп, а потому сюда заезжают очень и очень редко. Купцы в последний раз были и вовсе лет тридцать назад. Но о них до сих пор вспоминают и бережно хранят купленные безделушки.

– Э-э… мм… всем привет! – Эльф удивленно оглядывается и нервно сжимает в руках инструмент. – Ну что… пошли?

И они идут. По деревне. Вдалеке тихо завывают волки, где-то высоко кричит голодная птица, а к окнам домов прилипают мордашки детворы, которую вроде бы уложили спать.

Бабы начинают что-то тихо напевать. Эльф нервно прислушивается и не решается открыть рот…

Зато в небольшой тесной комнатке дома местного старосты после пятой кружки вина расходится так, что поет аж три песни из своего репертуара: про эльфа и цветочек (его любимая, но, к сожалению, никого не вдохновившая), про красавицу и чудовище (бабы поахали, мужики нахмурились) и про крестьян (ту, которую сочинил совсем недавно). Последняя песня проходит на ура. Припев заучивают мгновенно, остальное приходится исполнять на бис раз пятнадцать!

А вообще гуляют тут знатно. На столе стоят тазы с салатом, копченая свинья, колбаса, сало, картофель, репа… Да чего только нет! Одной рыбы пять сортов. Бабы то и дело пускаются в пляс, мужики вприсядку. Дети, пробравшиеся на праздник, расхватывают все самое вкусное и, устроившись под столом, довольно сопят, заучивая слова песен, которые орет осипший эльф. Даже свиньи, и те не смыкают до утра глаз, прислушиваясь к воплям, ругани и громким призывам завалить еще одного порося (к счастью, валить никто никого не стал!). А на рассвете икающего от переедания и осипшего от пения эльфа благодарят, еще раз наливают и просят напоследок исполнить что-нибудь для души.

…Изучаю радостные рожи вокруг. Табурет, на котором сижу, уютно покачивается (его установили на центральный стол, чтобы меня всем было видно). А внутри так тепло и уютно, словно в рот залетел ночной светлячок, а я случайно его проглотил. Для души… Ик. Чего бы им для души-то спеть-то? Эх! Скалюсь в хищной улыбке, бью по струнам и начинаю…

В лесу за болотами синими
Средь гор и чудовищных скал
Косматый, угрюмый и сильный
Жил страшный морской адмирал.

Шок в зале. Крестьяне прислушиваются, медленно трезвеют. Воображение рисует что-то волосатое и не совсем вменяемое.

Походы и почести сгинули,
Забыт он, оставлен стареть.
Все зубы из золота вынули
Соратники, чтоб им сгореть.

И вот адмирал забирается
Случайно в пещеру одну.
В цепях там сидит раскрасавица
И тихо щебечет ему:

– Возьми меня, милый, зубастенький,
Отважный морской адмирал.
Я справлюсь со всеми напастями
И сердце девичье отдам.

Сожми мои руки прекрасные,
Целуй, и неважно – куда.
С тобой, хоть и сильно мы разные,
Союз создадим – навсегда.

– Но кто ты? – надменно спросил ее,
Снимая штаны, адмирал.
– Я дева, я ведьма Годзилла,
Тебе свою честь я отдам.

Красные щеки у баб, открытые рты у мужиков. Ага. Пошла песня, пошла…

И в темной и мокрой пещере
Познал адмирал вкус любви.
И больше не грезит о море,
Забыл про свои корабли.

В объятьях прекрасной Годзиллы
Проводит он каждую ночь,
Не зная, что кровью мужчины
Она подкрепиться не прочь.