Быстрее пули

Я распрямилась в его руках, как выстрелившая пружина, и, по всей видимости, это было так неожиданно для него, что мы оба упали. Но упали очень удачно.

Прямо на огромную кровать, в которой я – до этого момента – спала одна.

* * *

Я разлепила глаза.

Прямо передо мной в студенистом мареве плыл громадный занавес, вероятно, размерами не меньше того, что на позапрошлой неделе я видела в Большом театре. Складки занавеса конвульсивно колыхнулись, и я поняла, что это просто-напросто занавески на моем собственном окне.

Я выдохнула и, чуть приподнявшись на подушке, осмотрелась.

Слева от меня под скомканным одеялом, на котором виднелись какие-то подозрительные бурые пятна и полосы, лежал Володя Каллиник. Чуть далее, на прикроватной тумбочке, стояла наполовину опорожненная бутылка водки, и, судя по всему, она была ополовинена без моего участия.

Вот алкоголик!

Каллиник лежал на спине, и как раз в тот момент, когда я перевела взгляд с бутылки на него, он глубоко вздохнул, пробормотал что-то во сне и повернулся на левый бок.

Ко мне спиной.

Повернулся так, что одеяло с него сползло и открыло плечи и спину.

О господи!

Вся спина Каллиника была испещрена подсыхающими кровавыми полосами и глубокими коротенькими царапинами, некоторые из них до сих пор кровоточили. Шея была не лучше. На ней виднелись кровоподтеки и синяки, а под лопаткой шел самый глубокий порез. Такое впечатление, что на несчастного Каллиника, которому в последнее время и так досталось, напала целая орава диких кошек и драла его когтями и зубами до полного изнеможения.

Кошек!

Нет – кошка. Одна. Я.

Как же это вышло и почему я ничего не помню? Выпитое вино, а потом коньяк не могли вырубить мою память абсолютно. Значит – значит, тут другая причина.

Я приподняла одеяло и окинула себя взглядом. Разумеется, я была голая, но это меня вовсе не озаботило. А озаботило другое: то, что мои пальцы были перепачканы кровью. Кровью Каллиника.

И тут же перед глазами встала спина Лили Адамовой. Лилит. Кровоподтеки, порезы, царапины, некоторые поджили, некоторые – совсем свежие. Наверное, свежие она вынесла из самой последней ночи любви. С кем… с кем она провела эту ночь? Кто был тот человек, оставляющий точно такие же следы, как и я? Ведь не так уж много людей, которые проявляют свой темперамент и свою страсть так свирепо – можно сказать, кроваво, по-звериному. И не так уж много людей из числа этих последних, которые рисуют кошачьи лапы, да так, что у меня бежит по спине холодок.

Всему этому может быть только одно объяснение.

* * *

Нет ничего хуже загнанной, как хищный зверь, мечущийся по поляне, оцепленной красными флажками, памяти. Она все равно рано или поздно поднимется на задние лапы, оскалит пасть и махнет через эти флажки. И встанет перед тобой, опасная, дикая, кровавая.

…Акира, мой названый отец, однажды сказал нам пятерым – мне и моим четверым братьям, для чего он нас готовит. Слова его показались нам странными и оторванными от жизни, но никто не высказал своего мнения вслух. Акира сказал, что нам предсказано спасти его родину, Японию, от какой-то чудовищной опасности. И это будет тогда, когда нам – мне, медведю, тигру, ягуару и волку – исполнится по сто лет. То есть – в 2074 году.

Мне почему-то стало смешно, но я не показала этого, потому что могла обидеть Акиру.

А он сказал, что если один из нас погибнет раньше этого срока, то пророчество не сбудется, а четверым оставшимся и ему самому, Акире, следует уйти из жизни. Звучит дико, средневеково, особенно сейчас, когда началось третье тысячелетие, но Акира верил.

А потом мой брат ягуар умер в больнице – и началась черная полоса в жизни моей семьи.

И эту полосу не суждено было преодолеть.

С того времени минуло уже несколько лет, но все вставало перед глазами так же ясно, как если бы было только вчера.

В тот день я ездила к ягуару в больницу. Привезла ему продуктов, свежего сока, сыра, потому как всем известен больничный рацион в нашей стране. Ягуар был в тяжелом состоянии, но пришел в себя как раз за несколько минут до моего прихода.

– Мне недавно приснился сон, – сказал он. – Как будто надо мной стоит Акира с длинным самурайским мечом, точно таким же, какой он показывал нам в музее холодного оружия. И рубит голову… только не мне, а маленькому тигренку. Надуманный сон, да? Но я вижу все это, как вот сейчас тебя. Потом пошла муть, и больше ничего не помню. Медсестра сказала, что я бредил и выкрикивал какие-то бессвязные слова. Она даже записала их, потому что слова повторялись раз за разом. Она назвала мне их… оказывается, я считал по-японски до пяти.

Я начала успокаивать брата, в ответ он только кривил губы и качал головой, и мне казалось, что не в осенней Москве конца двадцатого века я нахожусь, а где-то в темном подземелье вместе с обреченными на смерть. Как будто роятся по белым стенам палаты призраки и шепчут о чем-то… а это просто был октябрь – он всегда обострял мою чувствительность до предела. Как тогда, когда Акира забрал меня хмурым осенним вечером из детдома.