Бурный поток

   Бэтси попрежнему жила в своих номерах на Моховой и попрежнему работала над переводами для "Севернаго Сияния". Острый период своего горя она уже пережила и теперь относилась к Покатилову почти равнодушно, хотя его редкие визиты стоили ей каждый раз тяжелой душевной борьбы. Попрежнему на Моховую ходили "газетные старички", чтобы отдохнуть здесь от понесенных забот и треволнений. С старческою болтливостью они разсказывали все, что накипало на душе, особенно по части своих литературных дел. Симон Денисыч заметно постарел и опустился, хотя ни одним словом не выдавал своего семейнаго горя. Этот стоицизм очень нравился капитану, который любил пускаться в разныя туманныя аллегории на нравственныя темы.   Однажды, когда Бэтси после одного из покатиловских визитов чувствовала себя особенно скверно, к ней заявился oncle Николай Григорьевич.   -- Узнаёте?-- спрашивал он, грузно входя в маленькую гостиную Бэтси.   -- Извините, ах, да, теперь я узнала! Как вы, однако, изменились, Николай Григорьевич... уж не больны ли вы?   Oncle действительно сильно опустился за последнее время и часто говорил, что ему скоро пора ликвидировать свои дела; он заметно начал горбиться и потерял военную выправку, но одевался попрежнему с маленькою небрежностью. Прием Бэтси заставил oncl'я печально улыбнуться.   -- Мои шестьдесят лет стоят сами по себе хорошей болезни,-- ответил он с улыбкой.-- Говоря правду, я действительно болен: душа болит... Вот что, голубушка Лизавета Ивановна, гоните вы меня прямо в шею, ежели я вам мешаю; я ведь так, ни зачем прибрел. Просто хотелось отдохнуть в вашей келье... Знаете, есть такие медведи, которые во-время не залягут в берлогу и бродят по лесу зимой; их зовут "шатунами". Ну, и люди есть "шатуны", а из них первый -- ваш покорнейший слуга. Только медведи-шатуны отличаются превеликою злостью, а я -- добрый человек. Послушайте, что же вы, в самом-то деле, церемонитесь со мной? Эйн-цвэй-дрэй -- и я исчезаю...   -- Нет, зачем же, я совсем не гоню вас, а, напротив, рада...   -- Вот это не хорошо, Лизавета Ивановна, что вы до сих пор врать не научились: сказали против совести и сейчас покраснели... А это к вам очень идет. Вот и книжечка там у вас, и тетрадочки... Послушайте, возьмите меня в число своих учеников. Я когда-то порядочно знал по-английски, а теперь начинаю забывать...   Oncle вообще обладал способностью располагаться в чужих квартирах, как у себя дома, а в келье Бэтси он чувствовал себя особенно хорошо и без всяких церемоний попросил чего-нибудь поесть. Такое поведение сначала произвело неприятное впечатление на немножко чопорную англичанку, но oncle просто подавил ее своим безграничным добродушием и какою-то особенною, старческою грустью; он разсказывал ей такие смешные анекдоты и любовался, как Бэтси напрасно удерживалась, чтобы не расхохотаться в присутствии полузнакомаго человека. Для перваго раза они чуть даже не поссорились: oncle сказал несколько своих обыкновенных комплиментов, которые неизменно повторял всем знакомым дамам, и Бэтси огорчилась не на шутку. Это уж окончательно развеселило хандрившаго старика, и келья Бэтси огласилась его раскатистым, громогласным хохотом.   -- Женщина, которая не выносит комплиментов -- величайшая редкость,-- заявил oncle, вытирая слезы.--Это уж ни на что не похоже!.. Все женщины требуют, чтобы мы их обманывали на каждом шагу... ха-ха!.. Знаете ли вы, Лизавета Ивановна, что такое комплимент? Это -- ходячая монета, которая открывает нам доступ одинаково ко всем женщинам а вы обижаетесь.   -- Я думаю, Николай Григорьевич, что мы в этом случае никогда не поймем друг друга;   -- Радуюсь за вас, хотя и не имел дурного умысла, когда машинально повторил несколько общепринятых глупостей. Что же вы не гоните меня? К вам очень идет, когда вы сердитесь.   -- Послушайте, я действительно начинаю думать, что вам лучше уйти.   -- Вот как! Нет, я не уйду, Лизавета Ивановна, пока вы меня не простите.   Oncle окончательно вошел в обстановку Бэтси, как самый близкий человек. Сначала Бэтси это было неприятно, а потом она начала бояться oncl'я, подозревая его в каких-то дурных замыслах. Для нея ясно было только одно, именно, что прежний порядок ея жизни нарушался в самых своих основаниях, и она даже не находила средств бороться с наступающим неприятелем, быстро завладевшим всею территорией. Конечно, и раньше у нея постоянно бывали капитан и Симон Денисыч, которых она про себя называла "газетными старичками", но они держали себя всегда в известных границах вежливости и не позволяли ни малейшей выходки, на какую имеют право совсем близкие люди: старцы были вежливы, внимательны, откровенны до известной степени, и только. А этот oncle с перваго раза начал величать Бэтси голубушкой. Оставалось только для довершения скандала газетным старичкам встретиться с oncl'ем у Бэтси носом к носу, что и не замедлило произойти, когда однажды oncle самым безсовестным образом напросился пить кофе. Бэтси только-что принялась за необходимыя приготовления к этой церемонии, как в коридоре послышались знакомые шаги, и в передней показался капитан. Бэтси, проклиная безсовестнаго oncl'я, принуждена была познакомить своих гостей и чуть не сгорела от стыда.   -- Очень приятно, очень приятно,-- добродушно басил oncle, крепко пожимая руки журналиста.-- Мы немножко знакомы... Капитан, вы не желаете ли кофе? Голубушка Лизавета Ивановна, соблаговолите уж нам, старикам, покрепче.   Опять "голубушка"! Бэтси возненавидела это проклятое слово, которое когда-то так любила. Капитан в это время многознаменательно закрутил свой белый ус и уперся глазами в угол. От Бэтси не ускользнуло это движение глубокаго удивления, и она почувствовала себя глубоко несчастной. Впрочем, кофе прошел самым веселым образом, потому что oncle болтал за четверых, и капитан перестал дергать себя за усы.   Однако, когда гости удалились и Бэтси осталась одна, раздумавшись, она горько поплакала, хорошенько сама не зная, о чем. Ужо в следующий раз она непременно выгонит этого безсовестнаго человека вон, потому что это, наконец, невозможно, решительно невозможно. Еще смеет называть голубушкой, отвратительный человек!