Бурный финиш

Мы выскочили из ресторана, поймали такси и отправились к булочнику. Жена его была полная, добродушная и выглядела лет на пятьдесят, хотя на самом деле ей, скорее всего, было тридцать пять. Ее приветливая улыбка сменилась выражением тревоги, когда Габриэлла объясняла ей, зачем мы приехали. Потом она широко развела руками.

— Флакон в мусорном баке, — сказала Габриэлла. — Она выбросила его сегодня утром.

— Надо поискать. Спроси, могу ли я это сделать.

Две женщины обменялись какими-то репликами, потом Габриэлла сказала:

— Она говорит, что ты запачкаешь свой прекрасный костюм.

— Габриэлла...

— Еще она говорит, что англичане — все сумасшедшие, но ты можешь поискать.

На заднем дворе стояли три мусорных бака, два, к счастью, пустые, а один полный. Мы его перевернули, и я стал разгребать вонючие отбросы рукояткой метлы. Коричневый флакончик был там, под мокрыми кофейными отходами и остатками лапши. Габриэлла подняла его и вытерла куском газеты, а я погрузил отходы обратно в бак и подмел двор.

— Бумага не вылезает, — сообщила Габриэлла. Отвинтив крышечку, она пыталась подцепить ее пальцем.

Я обернул бутылочку газетой, положил на землю и ударил лопатой. Габриэлла присела на корточки и смотрела, как я выбираю из осколков бумагу, а также то, что там оказалось, кроме этого.

Я медленно выпрямился, держа в руке трофеи. Обрывок бумаги — верхняя часть фирменного бланка Ярдмана. Банкнот неизвестной страны и несколько травинок сена.

Обрывок бумаги и купюра были пришпилены булавкой, а травинки оказались между ними.

— Что за чепуха? — произнесла Габриэлла.

— Ты не знаешь, что это за валюта? — спросил я, показывая ей купюру.

Оглядев ее с двух сторон, она сказала:

— Югославская. Сто динаров.

— И сколько же это?

— Примерно пять тысяч сто лир.

Три фунта. Клочок бумаги. Сено. И все было запрятано во флакон. Габриэлла взяла у меня из рук бумажки и отцепила булавку.

— Что все это значит? — спросила она.

— Понятия не имею, послание в бутылке, но что оно значит?

— В бумаге какие-то дырочки, — сообщила Габриэлла.

— Это от булавки.

— Нет, их гораздо больше. Смотри. — Она подняла бумажку. Красные печатные буквы бланка гласили: «АГЕНТСТВО ЯРДМАНА. ТРАНСПОРТИРОВКА ГРУЗОВ». Клочок был размером шесть дюймов на два. Я посмотрел его на свет.

Саймон наколол булавкой пять букв. «ЛЮДЕЙ». Меня обдало жаром.

— Что все это значит? — спросила Габриэлла.

— Посмотри, как он наколол буквы — получается: «АГЕНТСТВО ЯРДМАНА. ТРАНСПОРТИРОВКА ЛЮДЕЙ».

Моя интонация явно ее напугала. Она, похоже, что-то почувствовала.

— Но как все это понимать?

— У Саймона не было карандаша, — мрачно отозвался я, избегая объяснений. Только булавки в лацкане пиджака. Записка в бутылке, которую наконец выбросило волной на берег. — Надо подумать, — сказал я. — Надо все хорошенько вспомнить.

Мы уселись на пустые ящики, сваленные в углу двора. Я уставился на побеленную стену дома.

— Расскажи, в чем дело, — попросила Габриэлла. — У тебя такой вид...

— Билли... Билли устраивает дымовую завесу.

— Кто это такой?

— Конюх. Или, по крайней мере, прикидывается конюхом. Всякий раз, когда он летал, на борту был человек, который обратно не возвращался.

— Саймон? — недоверчиво протянула Габриэлла.

— Сейчас я не о Саймоне, хотя и с ним на борту был Билли. Люди, которые путешествовали под видом конюхов, назад не возвращались. Я не помню их лиц, потому что Билли делал все, чтобы у меня не было возможности с ними пообщаться.

— Что же он делал?

— Много чего. Оскорблял меня и... — Я замолчал, пытаясь припомнить этих попутчиков. — Первый раз, когда я летел с Билли, с нами был толстяк по имени Джон. По крайней мере, так мне его представили. От него не было никакого толку. Он понятия не имел, как обращаться с лошадьми. В тот день мы дважды летали во Францию. Похоже, Джон собирался остаться там уже после первого прилета. Я видел, как они горячо спорили с Билли, и тот, видно, заставил его слетать еще раз. Когда Джон согласился лететь обратно, Билли вылил пиво мне на ноги, чтобы я думал об этом, а не о Джоне. А во второй раз он и вовсе устроил со мной потасовку.

— Но кто был этот Джон?

— Понятия не имею, — покачал я головой.

— А остальные?

— Потом мы вместе летали в Нью-Йорк. С нами был конюх с какой-то норвежской лошадью-полукровкой. Он якобы не говорил по-английски. Официально он летел в Америку на две недели, но кто знает, сколько он там пробыл. В тот раз Билли уронил мне на руку железный брус, чтобы я думал об отбитых пальцах, а не о норвежцах.

— Ты в этом уверен? — нахмурилась Габриэлла.

— Ну да. Я и раньше думал, что Билли делает это не просто так, а с какой-то целью. Только я неправильно понял его цель. — Я помолчал и снова заговорил: — Как-то мы летели во Францию с человеком с большими пушистыми усами, а потом, недели через две, мы летели уже из Франции с человеком с такими же большими пушистыми усами. Усы были одни и те же, но вот люди, пожалуй, могли быть разными.

— А что тогда отмочил Билли?