— Ты за него переживаешь?
— Он достаточно взрослый человек и сам понимает, что к чему, — отозвался я, но тут на меня нахлынуло воспоминание о том, что Питерс и Баллард тоже не вернулись — именно из Милана.
— Завтра утром ты поедешь назад в Милан и отыщешь его, — сказала Габриэлла.
— Но я же не говорю по-итальянски.
— Тебе, разумеется, не обойтись без переводчика. А переводчиком у тебя буду я.
— Лучшего переводчика и быть не может, — рассмеялся я.
Беззаботно болтая, мы дошли до отеля.
— Ну как таблетки? — спросил я.
— Отлично. Я дала их жене булочника. Обычно она работает нормально, но стоит ей забеременеть, и ее начинает тошнить от одного вида теста. Булочник очень сердится, потому что ему приходится нанимать помощника. Он плохой католик, — рассмеялась Габриэлла. — Он выпекает для меня огромный кремовый торт, когда я приношу таблетки.
В отеле никто не проявлял к нам ни малейшего интереса. Я прошел прямо в халате к ее номеру и постучал. Она открыла мне тоже в халате и, впустив, заперла за мной дверь.
— Если бы моя сестра увидела нас, с ней случился бы припадок.
— Если хочешь, я могу уйти.
— Неужели сможешь? — спросила Габриэлла, обнимая меня.
— Мне это будет нелегко...
— Я не требую твоего ухода.
Я поцеловал ее и сказал:
— Боюсь, теперь это и вовсе невозможно.
— Я согласна, — сказала Габриэлла и радостно вздохнула. — Раз так, давай получать от общения удовольствие.
За этим дело не стало.
Утром мы поехали обратно в Милан. Мы сидели в вагоне и украдкой держались за руки, словно этот контакт мог удержать воспоминания ночи.
Я и не представлял, как приятно держать за руку девушку. Я словно включился в электрическую цепь — теплую, приятную и все же находящуюся под высоким напряжением.
Мы были вместе, и это радовало. В остальном нас ожидали разочарования. Мы так и не напали на след Саймона.
— Не мог же он раствориться, — сердито буркнул я, когда мы вышли на холод из очередной больницы. И здесь нас тоже ожидала неудача, хотя местный персонал потратил немало времени, чтобы проверить, не поступал ли к ним кто-то соответствующий нашим описаниям за последние десять дней.
— Где же еще нам его искать? — грустно спросила меня Габриэлла. В ее голосе и осанке чувствовалась усталость. Она весь день держалась молодцом — постоянно переводила мои вопросы и полученные на них отрицательные ответы. Она держалась спокойно и по-деловому, и не ее вина, что мы так ничего и не узнали. Мы побывали в полиции, в государственных учреждениях, в похоронных бюро. Мы обзвонили все миланские отели — он не останавливался ни в одном.
— Может, порасспросить таксистов в аэропорту? — наконец предложил я Габриэлле.
— Но их так много. Кто запомнит человека, прилетевшего уже много дней назад?
— У него не было багажа, — в очередной раз повторил я стандартную фразу. — Он и сам не подозревал, что отправится в Милан. Он не мог спланировать это заранее. У него нет итальянских денег, он не говорит по-итальянски. Куда он направился? Что предпринял?
Габриэлла удрученно покачала головой. Ответа не было.
Мы сели на трамвай и поехали на вокзал. До поезда было еще полчаса, и мы стали расспрашивать тамошних служащих о Саймоне. Безрезультатно.
Уже в полночь мы пришли во вчерашний ресторанчик поужинать и только там сумели позабыть усталость и горечь неудач. Мы не нашли Саймона, но эти совместные поиски лишь укрепили наши с Габриэллой отношения.
Когда мы возвращались в отель, она тяжело опиралась на мою руку. У нее совсем не было сил.
— Как я тебя утомил, — тревожно заметил я, но Габриэлла только улыбнулась.
— Ты и не подозреваешь, какая от тебя исходит энергия.
— Энергия? — удивленно переспросил я.
— Ну да.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Внешне ты не производишь впечатление энергичного человека. Ты спокойный и действуешь плавно, словно хорошо отлаженная машина. Без лишних усилий. Без судорожных рывков. Без сбоев. А внутри что-то вроде генератора. Он постоянно рождает энергию. Я весь день от тебя заряжалась.
— Это тебе кажется, — рассмеялся я.
— Нет, нет, я говорю правду.
Я покачал головой. Во мне никаких генераторов не было. Я был самый обычный, не совсем удачливый человек, и то, что ей казалось хорошо функционирующей машиной, было лишь аккуратностью.
Габриэлла уже засыпала, когда я пришел к ней в номер. Я запер за собой дверь и забрался к ней в постель. Она сделала усилие, чтобы стряхнуть сон.
— Спи спокойно, — сказал я, легонько целуя ее. — Утро вечера мудренее.
Она довольно улыбнулась и свернулась калачиком в моих объятиях. Я лежал, баюкал ее, гладил ее теплое, мягкое тело. Голова Габриэллы покоилась у меня на груди, волосы лезли в рот, и меня вдруг охватило острое до боли желание защитить ее от всего плохого и разделить с ней все, что у меня было. Да, Генри Грей, с удивлением думал я, оказывается, ты всерьез двинулся неизведанными путями любви.
В воскресенье утром мы отправились бродить по Генуе — беседовали о пустяках, смотрели по сторонам, взирая на груды кожаных изделий в магазинах под сводами галерей. Днем мы самым невероятным образом попали на футбол: Габриэлла оказалась заядлой болельщицей.