Буря и натиск

— Не ушел от смерти? — спросил гобломант.

— Нет. Достала меня, сука… — Губы Отвертки шевелятся, глаза смотрят на чародея.

Правда, никто, кроме Гробовщика, этого не видит. Для них здоровяк мертв. Просто-напросто.

— Обидно… не увижу я Крутизны, по улицам ее не погуляю… — сказал Отвертка. — Дерьмово.

— Нет такого заговора, чтобы смерть обмануть. Ты можешь бегать от нее, но она все одно достанет, брат. Твоя мать лишь отсрочила день и час… Не думай об этом. Просто уходи. Видишь тропу?

Отвертка улыбнулся.

— Да. Она самая. Да это не тропа, а целая дорога… ровная. Идти легко опять же…

— Я знаю, — ответил Гробовщик.

— Ты видел?

— Видел. Прощай, брат.

Гобломант провел рукой над лицом Отвертки. Подпех ушел. Для чародея он тоже был всего лишь трупом.

— Это все из-за этой грязной эльфьей суки, — сказала Ворох. Подпехи повернулись к нему. — Не так, что ли? Не пойди мы сюда…

— Я принимал решение, боец, — напомнил Ржавый.

— Все равно! Мы вышли из лагеря из-за нее, и здесь нас бы не было… Кто будет следующим? Знаете? Может, Гробовщик знает?

Гобломант встал с колен. Выглядел он хуже некуда. Физиономия из зеленой превратилась в серо-черную. На вопрос Вороха, явно риторический, чародей отвечать не собирался. Он просто отошел к стене, сел и прислонился к ней, закрывая глаза.

— Зачем все? — спросил Ворох.

— Парень, закрой рот, — посоветовал Сказочник.

— Мы все из-за нее сдохнем, — сел на своего конька подпех.

— Сколько можно гундеть, придурок? — спросил Шершень. — Думаешь, тебе хуже всего здесь? Гоблин ты или дерьмо собачье, прилипшее к ботинку?

— А ты, недопырок, заткнись!.. Не тебе судить…

Ржавый вытащил из набедренной кобуры пистолет, взвел курок и направил его на Вороха. Спокойно, словно намеревался высморкаться.

Гоблин из Четвертой Горной выругался.

— Рядовой, вас не устраивает отданный вам приказ? — спросил лейтенант, глядя на подпеха через мушку прицела. Пожалуй, никто здесь не сомневался, что Ржавый способен нажать на спусковой крючок. — Вы имеете что-то возразить по существу или намерены долго и нудно размазывать сопли, оплакивая свою драгоценную шкуру?

— Что? — скривился Ворох.

— Ты слышал! — проревел Ржавый. — Я не собираюсь слушать твое говенное стенание! Оно не согласуется с нашими целями и задачами, более того — оно мешает. И начинает пованивать пораженчеством и саботажем, кое в военное время, согласно Артикулу Армии Освобождения, карается расстрелом. Как старший офицер я имею право выбить твои мозги прямой сейчас, рядовой. Что ты об этом думаешь, Ворох?

Ворох молчал. Его взгляд скользнул в сторону в поисках поддержки, но встретил лишь пустоту. Подпехи даже не смотрели на него, словно все уже состоялось и он отправился следом за Отверткой — но уже как предатель, а не герой.

— Я не люблю принимать неправильные решения, боец, — оскалил клыки Ржавый. — И начинаю подозревать, что, взяв тебя в отряд, сделал именно это. Ошибся. Даю тебе минуту на размышление, Ворох. Либо ты перестаешь мямлить и разрушать боевой дух подразделения, либо я вершу праведный суд здесь и сейчас! Думаю, твои товарищи по оружию согласятся со мной, если я нажму на курок. Никто не возражает?

Гоблины молчали.

— Верно. Молчание — знак согласия. Ну так что, Ворох? Будешь ли ты и дальше сыпать мрачными пророчествами и подвергать сомнению важность нашей работы или нет?

У подпеха дернулась щека. Он не сомневался, что Ржавый исполнит угрозу. Эта маска из грязи и крови, маска, на которой горят адовым светом черные глаза, не может врать.

— Не буду, — сказал Ворох.

— Что не будешь? — рявкнул лейтенант.

— Никаких мрачных пророчеств. Никаких сомнений.

Ржавый широко улыбнулся и выпустил воздух сквозь частокол зубов. В течение целой минуты он не опускал пистолета, но наконец его ярость потухла, оставив тлеющие угли. Лейтенант убрал оружие обратно в кобуру.

— В таком случае слушаем мою команду. Похороните Отвертку. Даю вам час, потом уходим. И кто-нибудь — приволоките сюда Крота и его подружку.

Лейтенант вышел на улицу, оставив гоблинов в напряженной тишине. Рядовой из Четвертой Горной, ставший свидетелем этой сцены, отбросил окурок.

— Хоть бы дождь пошел, что ли?

Сказочник поднял на него глаза. Только сейчас он заметил, как стало тихо в разгромленном городе. Ветер, правда, завывал в развалинах, и перекрикивались в отдалении горняки, но все равно — сержанту почудилось, что он оказался на кладбище.

— Не спим, парни, — сказал Сказочник. — У нас всех фиговое настроение. Мы победили, но потеряли собрата. Но подумайте, скольких ребят лишились наши корешки из Горной. Это война… Найдите для Отвертки хорошее место — за пределами города. Ворох, не стой столбом! Если так будешь и дальше, я сам тебя пристрелю где-нибудь в тихом уголке! Ворох, Хилый, Гробовщик! Работа ждет! Шершень, иди за мной — разговор есть!

Хилый первым вылез из своего угла и взялся за Отвертку; к нему присоединился Ворох, а только потом еле ворочающий ноги Гробовщик.

Никто ничего не говорил.

* * *

— Неважно выглядит, сержант, — сказал Шершень, разглядывая ногу Сказочника.

— Давай, костоправ, выкладывай как есть. Что там? Долго я еще протяну?