Бурелом

— Дорогой мой, начальству теперь не до нас. У них в голове одно: как бы самим благополучно ретироваться за границу. Надо на вещи смотреть здраво. Ось у нашего шарабана лопнула, и никакой ее кузнец не сварит. Кончено! — Токтамышев стукнул широкой ладонью по столику и подвинулся ближе к Крапивницкому. — Одно время я думал отсидеться на каком-нибудь глухом стойбище в горах, хотя бы в Бешпельтире, где пасутся овцы моего отца. Но вся беда в том, что алтайцы знают меня по каракуруму[18], в особенности помнит беднота, — криво усмехнулся Токтамышев. — Ну, если тебе не хочется оставлять «мать родину», — с явной издевкой продолжал собеседник Крапивницкого, — я могу тебе помочь. Напишу отцу в Яконур, и он тебя спрячет так, что никакая красная ищейка не найдет. Если тебе понадобится мой харбинский адрес, обратись к моему отцу. Впрочем, лучше съездим к старику вместе. Это не так далеко от Бийска. Кстати, маленько потрясу родителя насчет золотишка. Оно мне будет нужно в Китае. Итак, решено? Завтра едем?

— А с документами?

— Я все сделаю, не беспокойся. Начальник Бийского гарнизона — мой друг. Попрошу командировку на твое и свое имя в Улалу. — И, видя недоумение Крапивницкого, объяснил: — Улала — уездный город, столица горного Алтая, Улу-улу — значит, великий из великих городов в представлении моих собратьев по крови, — вновь усмехнулся Токтамышев. — Между прочим, Улала одно время, была в центре внимания одной из особ царствующего дома, которая, желая разгрузиться от мирских грехов, построила на окраине Улалы женский монастырь и мирно скончалась там. Теперь от монастыря осталось одно лишь предание да несколько старых монашек, доживающих свой век. Однако я заболтался, — взглянув на часы, Токтамышев поднялся со стула. — Итак, завтра в полдень я подъезжаю к тебе в гостиницу, и двинемся в горы. С завтрашнего дня ты уже военный топограф, изучающий горы Алтая. Кажется, у тебя в училище с топографией было неплохо?

— Да, — грустно улыбнулся Крапивницкий и в раздумье покачал головой. — А славно пожили мы с тобой, Юрий, в старом Петербурге.

— Еще поживем, — ободряюще ответил Токтамышев.

— Нет... «Уже не зреть мне светлых дней весны обманчивой моей...» А провались все к чертям. Жаль, что бутылка пуста, — с грустью произнес Крапивницкий.

— Закажи еще. Тебе торопиться некуда, а у меня назначено деловое свидание. Итак, до завтра. — Токтамышев вышел.

Оставшись один, Крапивницкий попросил официанта принести еще бутылку и, опершись локтями о столик, задумался. Как все получилось нелепо. Он, когда-то блестящий офицер, вынужден воевать в Кулунде с мужиками и, битый ими, бежать в предгорья Алтая. А может быть, прав был отец, советуя перейти к красным? Нет, подчиняться какому-нибудь сиволапому командиру из унтеров, ему, окончившему с отличием юнкерское училище, да ведь это неслыханно! — пристукнул он кулаком и подвинул к себе вторую бутылку.

На следующий день, получив нужные документы, они выехали из Бийска в Улалу. Пара лошадей бежала бойко, Крапивницкий, перекидываясь редкими фразами со своим спутником, с интересом наблюдал природу Алтайского предгорья. Проехав неширокую Бию, они оказались в лесу. Сосны в нем были лохматы, низкорослы. Затем пошли поля, хлеб на которых был уже убран, и недалеко от дороги виднелись лишь зароды соломы: чем ближе они подъезжали к Улале, тем отчетливее менялся рельеф местности. Сначала стали попадаться невысокие холмы, но на горизонте уже отчетливо были видны лесистые горы. Начались подъемы и спуски. Лошади пошли тише. Пришлось сделать остановку в русском селе, покормить лошадей. Только на следующий день поздно вечером они добрались до Улалы, или, как она называлась официально, Ойрот-Тура. Огней на улицах не видно. Городок, лежавший между гор в глубокой котловине, спал.

— Вот он, великий из великих, черт бы его побрал, — запнувшись о ступеньку крыльца на постоялом дворе, выругался Токтамышев.

На стук вышел хозяин — благообразного вида кержак и, низко поклонившись, пригласил в просторную избу.

На столе появился начищенный до блеска пузатый самовар.

— Исшо чо? — расставив посуду и снедь, спросил хозяин.

— Утром нашему ямщику отпусти две пудовки овса, а сейчас можешь идти спать, — распорядился Токтамышев.

— Выспаться завсегда можно, — зевая, кержак испустил протяжный звук, похожий на короткий вой. Перекрестил волосатый рот и неторопливо поскреб под рубахой ниже пупа. — Охота послушать добрых людей, чо диется на свете.

— Все хорошо, прекрасная маркиза, — Токтамышев слегка улыбнулся Крапивницкому.

— Ну дай бох. А то народ болтает, что красные вот-вот заявятся сюда. Кушайте на здоровье. Моя баба потом приберет со стола. От тараканов чистая напасть, — пожаловался он и ушел в горенку.

Наскоро выпив чашку чая, Крапивницкий и его друг улеглись на лавках и накрылись шинелями. Утром они выехали через Майму в Яконур.