Буран

Обычно в таких ситуациях командир и солдат бывают обозлены. Командир видит в неумелом солдате чуть ли не своего личного врага, беспрерывно муштрует его. Солдат же молча, стиснув зубы, выполняет все приказания, а сам думает про командира: «Чтоб тебя приподняло и хлопнуло».

Однако, когда прошла первая злость, Касбулат присмотрелся к солдату и понял, что тот ни в чем не виноват. Старается парень, не жалеет себя, но что поделаешь — тело его не слушается.

Был солдат чрезвычайно тяжел и широк в кости, а в лице было что-то простодушное, детское. Казалось, его расстраивали не собственные муки, а огорчение командира. Он виновато поглядывал на Касбулата, как бы говоря: «Простите уж вы меня, бестолочь…» В конце концов Касбулат махнул рукой, подозвал его к себе, усадил рядом и угостил папиросой. Солдат неумело взял папиросу, поблагодарил, а затем смущенно сообщил, что не курит.

Они разговорились. Выяснилось, что Коспан окончил семилетку, занимал до войны какую-то должность в райисполкоме и был с Касбулатом одних лет. Уже тогда Касбулат почувствовал к нему неясную симпатию.

В ту осень положение на фронте было тяжелым. Враг подходил к Москве. Казахская бригада со дня на день ждала отправки на фронт. Касбулат чувствовал, что впереди их ждут неведомые опасности, ему хотелось, чтобы в решительный час рядом с ним был надежный человек. Поэтому он все чаще стал присматриваться к спокойному высоченному солдату.

Вскоре он взял его к себе в ординарцы. Прошло еще долгих пять месяцев, прежде чем их отправили на фронт, и за это время он так привык к своему ординарцу, словно это была его тень, умеющая по движению бровей угадывать и выполнять желание своего хозяина. Оружие и одежда Касбулата всегда были в чистоте, сапоги сверкали, и даже в самых трудных походах Коспан умудрялся подать пищу в горячем виде.

Каждый, кто был на войне, не забывает своего первого боя. Касбулат тоже до мелочей помнит этот день.

Широкая, слегка волнистая равнина с редкими лесками — колками дымилась от зноя, хотя был только май. Чем ближе подходили к фронту, тем серей, опаленней становилась земля, на горизонте небо сгущалось, словно наполняясь электрическими зарядами. Вскоре неподалеку стали рваться первые снаряды. Над головой что-то свистело, визжало, шипело. В животе все опускалось от этих звуков, а кожа покрывалась пупырышками. Шутки и смех, которыми люди подбадривали друг друга, теперь смолкли. Солдаты украдкой поглядывали один на другого.

Касбулат тоже чувствовал себя не особенно уютно. Тогда он еще только понаслышке знал, что, если снаряд летит с протяжным воем, значит, взорвется где-нибудь вдалеке. Все страшные звуки казались ему голосом смерти, его личной смерти. Чувствуя на себе взгляды солдат, он старался изо всех сил выглядеть спокойным.

Развернув взводы в позицию и оставшись на командном пункте, он почувствовал себя еще хуже. Надо было обойти окопы, но он не мог заставить себя подняться. Похоже было, что все огневые средства немцев нацелены именно на него.

За четыре месяца командования ротой он узнал не только в лицо, но и по именам всех своих солдат, а их было больше сотни. Даже довоенная жизнь многих из них была известна. Сейчас все они стояли перед его глазами. В предстоящем бою некоторые из этих славных парней безусловно погибнут. Для кого уже отлита пуля? Для Коспана? Или… или даже для него?

Четыре раза посылал Касбулат Коспана с приказами на передовую к взводам. Получив первый приказ, Коспан даже посинел и крепко сжал кулаки, чтобы унять дрожь.

— Есть, товарищ командир! — сразу как-то осевшим голосом пробормотал он, отдал честь и побежал.

Обычно неуклюжий, неповоротливый, как верблюд, тогда он бежал быстро, ловко припадал к земле, полз, как ящерица… Вокруг него со всех сторон вздымались безобидные на взгляд фонтанчики пыли. Вот он на бегу растянулся и замер. Касбулат содрогнулся и от ужаса закрыл глаза. Все — погиб парень! Чья теперь очередь? Открыв глаза, он увидел, что Коспан снова бежит. Ой-пырмай, он жив, жив! Все — добежал до окопа.

Надо бы самому обойти позиции, но липкий страх словно приклеил ноги к земле. Неужели его солдаты сейчас потешаются над своим храбрым командиром? После боя будет стыдно на глаза показаться. Поднимайся, Касбулат, вперед!

Но как ни подбадривал себя Касбулат, — трудно было оторваться от земли. Наконец, собрав всю свою волю и отбросив мерзкий липкий страх, Касбулат вместе с Кос-паном отправился на передовую.

Ну, а потом были такие дела, по сравнению с которыми тот, первый, бой вспоминался просто как игра. Столько было кровавых каш, в таких переплетах пришлось побывать, что думалось, нет никакой надежды выжить. От страха на войне никуда не уйдешь, он живет в солдате всегда, словно печень или селезенка, к нему можно даже привыкнуть, и Касбулат привык к нему. Больше уже он никогда не испытывал такого мерзкого бессилия, как в первом недоброй памяти бою. И в самые опасные минуты Касбулат ни на шаг не отпускал от себя Коспана, всегда, словно талисман, держал его при себе.