Бунт вурдалаков

нет, не может быть, разве это он — лицо младенца… и чернота, мрак Космоса, — редкие звёзды. И вот тогда он кое-что увидел. И понял. Он вдруг сам оказался там, в безвоздушной черноте. И горело, билось отсветами по броне корабля пламя, корчились в лютом изнеможении две фигуры на поручнях, висела во мраке серебристо-чёрная громадина. И висел в черноте он сам. Нет, не висел, его держала страшная восьмипалая лапа, та самая. И смотрели на него три нечеловеческих ужасных глаза, смотрели, как не может смотреть ни одно из земных существ, смотрели, пронизывая и обжигая холодным огнём внелюдской ненависти и чего-то ещё более жуткого, недоступного. Эта глаза прожгли Ивана насквозь и вернули ему память. Земля. Мнемограммы. Он всё это видел. Во время мнемоскопии и потом, — позже. Так всё и было. Он помнил даже расположение этих чужих крохотных звёзд на чужом небе. Хархан? Он был там!

Он ещё не всё припоминает. Но он был там! Он вспомнит. Эти изверги отняли у него память. Он не простит им этого. Они пожалеют об этом! Они отняли у него всё и заставили работать на себя. Так было уже. Он многое вспоминал.

Сейчас память лавиной обрушивалась на него: у его народа уже отнимали память, заставляли молиться чужим богам, строить чужие храмы и гибнуть, гибнуть, гибнуть при этом «строительстве». Никакое зло не бывает вечным!

Никакое!

Иван очнулся со зверской головной болью, будто ему на мозг лили расплавленное олово, вбивали в голову шипы. Блокада! Проклятая блокада памяти! Ничего не дается даром. Каждый клок отвоеванной памяти, отвоеванного собственного «я» будет даваться болью, кровью, огромным напряжением. Он знал это. Но он не боялся ни боли, ни напряжения. Он пробьет блокаду! Он уничтожит программу. Он никогда не будет беспамятным человеком-зомби, не бывать этому! Дайте срок, дайте только срок!

Он приподнялся, отряхнул с себя прилипшую хвою, поправил меч у пояса.

И поплелся через лес.

Поганый лес. Иного он звания и не заслуживал. Болота и волчьи ямы.

Гнилой ельник и осинник вперемежку. Небывалые, совсем не земные заросли огромных водянистых поганок, распространяющих вокруг себя удушливо прелый запах. Гигантские фиолетовые мухоморы и тоненькие розовенькие лианы, опутывающие стволы и ветви деревьев и совсем не вяжущиеся с бурым гнилым лапником и чахлой листвой, липкая медузообразная паутина в палец толщиной, чёрные норы на каждом шагу — всё это лишь укрепляло Ивана в мысли: Поганый лес! Тот самый, первый лес, заколдованный, был не в пример лучше. Стоило ли выбираться оттуда? Дважды Ивану перебегали дорогу странные зверьки, напоминавшие больших откормленных крыс на длинных птичьих ножках. Крысы были бесхвостыми, зато рогатыми и писклявыми. Завидев Ивана, они начинали дико пищать, то ли его пугая, то ли сами пугаясь, то ли предупреждая сородичей и прочих обитателей Поганого леса.

Трижды Иван натыкался на остатки вырезанных из песчанника невероятно свирепых идолов — оскаленных и безносых. Таким уродам могли поклоняться существа, не слишком обремененные понятием человеколюбия.

Сюда бы этнографов с Земли! Но Иван не был ни экстразоологом, ни этнографом. Он не мог надолго задерживаться возле каждой диковины.

Он осознавал полную никчемность хождения по лесу.

Но сидеть на месте не мог. У него не было ни ариадниной нити, ни сказочного клубка. Его мог выручить один только карлик-обманщик. Но тот о себе весточки не подавал.

Может, он уже считал из памяти Ивана, что нужно ему было, да и скрылся в неизвестном направлении. Иван, вспомнив про карлика и его страсти, вытащил из нательного клапана шарик стимулятора, проглотил. Через несколько мгновений остатки головной боли как рукой сняло, да и дорога стала легче — ноги сами бежали вперёд.

Из-за деревьев на него пялились чьи-то любопытные глаза. Ивану показалось, что это было одно существо, которое перебегало от ствола к стволу, пряталось за ними, следило. Но он ничего не предпринимал: пока его не трогают и он никого не тронет. Заранее гадать нечего — лес нехороший, и хоть он неземной, а всё ж таки в нём могла водиться всякая погань: и упыри, и лешие, и оборотни, Ивану сейчас только лиха одноглазого не хватало, всё сопутствующее ему имелось в преизбытке.

Без хорошей карты, приборов, датчиков, без плана и без программы можно было век ходить по всем этим лесам. Ходить и клясть судьбу, обижаться на пославших сюда, насылать на них любые проклятия. Но Иван не любил обижаться.

И вместо пустых сотрясений воздуха в виде проклятий, ругани и прочего он предпочитал действие — разобраться, выбраться, а там уж потолковать с кем надо по душам, чтоб впредь неповадно было живые души на погибель гнать.

Выбраться! Поди выберись из этого Поганого леса. Что там подлец Авварон говорил про сферы-веретена да про многомерные лабиринты? А говорил он Иван напряг память — что по этим гирляндам-мирам, соединенным какими-то пуповинами, можно хоть тыщу лет бродить и никуда не прибрести!