Бунт при Бетельгейзе

На самом деле, конечно, у Эдика имелись тайники разных местах — и в камере, и в пещере, где коски гуляли. С собой носить двадцать тысяч наличными в не самых крупных купюрах было бы затруднительно.

— Поторапливайся!

— Спешу, даже падаю! Не наседайте на инвалида!

Эдвард поднялся с койки, побрел по коридору. Эх, хоть и спрятал пять тысяч, три — всё равно много. Отберет Козлов. Душа чувствовала, что отберет.

Начальник тюрьмы встретил Эдика в приподнятом настроении.

— Принес денежки? — поинтересовался он.

Эдик тоскливо огляделся. Кабинет начальника колонии отличался такой же бросающейся в глаза мрачностью, как и он сам. Черный пластик на стенах, тусклые светодиоды, мощная, напоминающая прожектор настольная лампа, которую при желании можно было повернуть прямо в лицо собеседника. Никакого тебе аквариума с экзотическими рыбками, телевизионной панели во всю стену, какими любили украшать свои кабинеты полицейские чины. Только несколько монохромных мониторов слежения. Мебель простая, пластиковая, тоже черного цвета. Синтетический палас на полу. Словно и не кабинет начальника колонии, а помещение для общения с дефективной молодежью при полицейском участке.

«На первый взгляд, Козлов только и делает, что вкалывает, — подумал Эдик. — Тоже мне скромник. Не надо ему, видите ли, никаких особых благ. А сам, вместо того чтобы заниматься своей непосредственной работой — следить за вертухаями и косками — качает денежки. Колония для него — прибыльное предприятие, призванное обеспечить безбедную старость. Кабинет задуман таким специально, чтобы продемонстрировать высшим чинам, наблюдающим его по видеофону и во время ревизий, что Козлов — человек бескорыстный, преданный своему делу. Отдыхает он, разумеется, в каком-нибудь другом месте. Например, в тропическом поясе Баранбау. Там у него, скорее всего и особняк нехилый построен, и яхта не из дешевых имеется. Ну, может, и не особняк, а так — небольшой уютный домик на морском берегу. И реактивный катер.»

— Двести сорок восемь рублей, как мы и договаривались, — объявил Цитрус, вынимая из кармана купюры.

— Что это за сумма? — нахмурился Козлов.

— Восемьдесят процентов от моего дохода…

— Всего ты, стало быть, заработал за эту неделю триста десять рублей? — со скоростью калькулятора на «вечных» плутониевых батарейках высчитал Козлов.

— Именно так. Триста девять, если быть точным. Я округлил.

— Вот и хорошо. Отношения наши тоже нужно округлить, Цитрус.

— Это как? — испугался Эдик.

— А так, — нахмурился Козлов, доставая из-под стола резиновую дубинку и помахивая ею в воздухе. — Заплатишь за два месяца вперед. Мне деньги нужны. Сколько это будет? Двести сорок восемь, да на девять недель…

— Почему на девять?

— Потому что в двух месяцах и есть почти девять недель! — рявкнул Козлов. — Не перебивай меня! Стало быть, двести сорок восемь умножить на девять — итого две тысячи двести тридцать два рубля. Ты еще и в прибыли останешься, Цитрус! Если заработаешь больше, всё тебе пойдет!

— Но у меня нет столько денег! — взвыл Эдик.

Козлов, казалось, даже не давал никакой команды, но из-за ширмы появились два дюжих охранника. Они схватили коска за ноги и перевернули вниз головой.

— Пытки запрещены! Я буду жаловаться! У вас в кабинете установлена прокурорская камера слежения! — завизжал Эдвард.

— Делать прокурору больше нечего — наблюдать за мной круглыми сутками. Особенно после того, как в Аслскую колонию у Ригеля назначили начальницей такую цыпочку. Ты капитана второго ранга Полякову не видел, Цитрус… А вот прокурор с нее глаз не сводит. За мной с камеры посмотрят, только если ты подашь жалобу, — усмехнулся Козлов. — А жалобу ты не подашь. Молча отстегнешь мне денежки и пойдешь работать дальше. А за твою щедрость получат награду другие коски — я на день пущу на астероид подпольных торовцев!

— Нет. Я подам жалобу, если вы станете меня бить!

— Да ну… Если мы начнем тебя бить по-настоящему, ты проглотишь язык и уже никогда ничего никому не расскажешь. А если не проглотишь — поймешь, что лучше не портить отношения с теми, кто стоит выше тебя на социальной лестнице. Я вот стою выше. И даже хочу немного подтянуть тебя. Позволить подняться на пару замшелых, скользких, политых помоями ступенек на самом низу… Дать тебе заработать денег.

«С чего такая щедрость? — промелькнула в мозгу Цитруса паническая мысль. — Доброта по отношению к коскам… Вольные торговцы — это совсем нехорошо. Повысятся денежные котировки. Ставки упадут. Да и Тушканчику будет не так просто спекулировать тем, что я вымениваю у охранников…»

Между тем один из тюремщиков, продолжая одной рукой держать его за ногу, другой обшарил карманы и предъявил Козлову пачку купюр. Начальник тюрьмы схватил находку своего подчиненного, на глаз оценил сумму и прошипел:

— Стало быть, нет денег?! Хорошо ловчишь, Цитрус! А я-то думал со снисхождением к тебе отнестись!

— Это всё, что у меня есть, — прохрипел Эдик. — Всё, что я заработал в своей никчемной жизни!