Бунт Афродиты. Tunc

Усталость мою как рукой сняло. Больше часа я бродил по городу, заходил выпить ракии или узо в таверны, которые открылись на рассвете, готовясь встретить телеги из деревень, везущие в город свой товар. Картина пустой Сиппловой спальни с неподвижной фигурой на кровати в углу не выходила у меня из головы. Я даже вернулся и, как преступник, которого тянет на место преступления, обошёл квартал, глядя на молчащие окна, и не мог сообразить, что теперь делать и надо ли. Наконец я уснул на скамейке в парке и очнулся, когда солнце уже встало; кости ломило от густой росы, одежда промокла.

Я доплёлся до отеля и с облегчением увидел, что тяжёлая парадная дверь открыта; портье Ник, ещё в исподнем, варил кофе в маленькой турецкой кофеварке.

Он сонно кивнул мне — жест, обычно обозначавший одновременно и приветствие, и знак, что Иоланта наверху, в номере седьмом. Зевая от усталости, я коекак поднялся по лестнице. Дверь в номер была приоткрыта, то же и дверь в ванную. Её сумочка и одежда валялись на кровати, но ясно было, что она здесь. Она не слышала, как я вошёл. Я заглянул в приоткрытую дверь, и вновь сердце у меня оборвалось. Она лежала в пустой цинковой ванне, вся в крови с головы до ног — как если бы её зверски убили, исполосовали ножом. Я чуть было не закричал во всю глотку, но тут вдруг увидел её восторженное и счастливое лицо. Она тихонько напевала в нос, и я даже мог разобрать слова песенки с островов, очень тогда популярной: «Мой отец средь своих олив». Так напевая, она мазала алой менструальной кровью щеки, лоб, грудь — буквально разрисовывая себя ею. Я отскочил от двери, пока она не заметила меня, и на цыпочках вернулся в коридор, потом снова вошёл в номер, на сей раз постаравшись произвести как можно больше шума. Она. выкрикнула моё имя. Дверь ванной резко захлопнулась, и из крана полилась вода.

Я скинул обувь, бросился на постель и продремал, пока она не кончила полоскаться. Она появилась в моем старом зеленом халате, её лицо сияло неподдельной радостью.

— У меня есть новости, — сказала она с придыханием. — Смотри! — Она взяла с каминной полки ключи и потрясла ими в воздухе. — Ключи от виллы! — Она села у меня в ногах, не в силах сдерживать восторг, и добавила нелепым газетным языком: — Наконецто! Один благородный человек позаботился обо мне. Только подумай, Чарлок! Деньги на расходы, одежда, небольшая вилла в Плаке. — Для девушек её сорта это был предел мечтаний — стать любовницей богача. Ей показалось, что я поздравляю её без особого энтузиазма, хотя, по правде говоря, я был вполне искренен; просто не выспался и слишком был потрясён событиями прошедшей ночи. Она сочувственно погладила меня по ноге, неправильно истолковав мою сдержанную реакцию, и сказала: — Не переживай, я могу остаться с тобой, если очень этого хочешь. Если плюнешь мне в лицо и скажешь, что я принадлежу тебе… Но лучше, если мы останемся хорошими друзьями, как до сих пор, правда?

Она сказала это с такой обезоруживающей откровенностью, что я едва не начал жалеть о том, что сей «благородный человек» посягнул на безупречную юную жизнь, которой мы наслаждались в номере седьмом. Перед глазами мелькали, словно быстро тасуемые или разворачиваемые веером красочные открытки, картины Афин, связанные исключительно с ней. Вот она покупает рыбу, или пасхальные ленты, или разноцветные книжонки с текстами к представлениям театра теней, вот плавает в пещере, и распущенные волосы тянутся сзади по воде.

— Нет, новость правда замечательная.

Она сощурила смеющиеся глаза, почувствовав облегчение.

— И потом, это может принести пользу и в других вещах. Он очень влиятельный человек.

Я не очень представлял, в каких таких других вещах может принести пользу подобная переуступка.

— Кто он такой? Ты знаешь?

— Нет, пока. — Это, конечно, была ложь.