Бумерит

– Никто не отрицает, что по крайней мере некоторые аспекты любой истины зависят от культуры и контекста и могут конструироваться. Но все философы, которых я упомянула, отмечают: плюралистический релятивизм подразумевает, что у него есть универсальная истина, в обладании которой он крикливо отказывает всем остальным. (Вспомните: именно это осознал Фуко, когда работал над «Археологией знания» – все эти подходы утверждают, что тезисы контекстуализма и конструктивизма универсальны и истинны для всех культур.) Разумеется, именно этим обусловлена привлекательность плюралистического релятивизма для бумерита. Я могу имплицитно (то есть на неявном уровне) претендовать на то, что моё воззрение есть универсальная истина, при этом эксплицитно (то есть на явном уровне) отрицать наличие таковой у всех остальных, – тем самым я становлюсь обладателем всеведущей истины, которой лишён остальной мир. Чтобы ещё больше укрепить своё исключительно положение, я могу заявить, что все остальные универсальные истины жестоки, деспотичны и ведут к маргинализации, а значит, мои чудесные попытки освободить мир от универсальных истин дают мне чувство морального превосходства.

Над аудиторией пронёсся первый в тот день всплеск громкого, возбуждённого гула.

– Ким, это сложно? – ною я ей на ухо, и вдруг понимаю, что совершил непоправимую ошибку.

– Ах ты, безмозглый нытик, плакса, сладкая попка, глупышка, девчонка…

– Спасибо, Ким. Это как раз то, что мне было нужно.

– Эта ситуация недавно была описана к книге Томаса Нэйджела «Последнее слово» («The Last Word»). Не менее, чем сама книга, важна рецензия на неё, написанная Колином Макгинном и опубликованная в «The New Republic». Макгинн начинает с определения крайней постмодернистской концепции рациональности или, как мы это называем, мировоззрения плюралистического релятивизма и зелёного мема. «Согласно этой концепции, человеческий рассудок по своей сути локален, зависим от культуры и прочно связан с человеческой природой и историей; это совокупность несогласуемых „практик“, „форм существования“, „систем отсчёта“ и „концептуальных схем“. Не существует таких стандартов мышления, которые выходили бы за границы данного конкретного общества или данной конкретной эпохи, и не существует никаких объективных обоснований в пользу какого-либо убеждения, которое все должны уважать ценой утраты рассудка. Быть справедливым значит быть признанным справедливым, и у всех людей могут быть свои, в равной степени законные причины признавать что-то или отвергать. В конце концов, любое утверждение обосновано, только если оно „обосновано для меня“». Обратите внимание на нарциссизм и крайний субъективизм, – произнесла Пауэлл, оглядывая зал.

– Макгинн продолжает свою мысль: «С этой точки зрения, объективность, если она вообще существует, является функцией социальных отношений, вопросом принятых в обществе соглашений и никак не связана с истинами и принципами, существующими вне зависимости от общественного признания. Так что стандарты мышления ничем не отличаются от модных течений».

– Нэйджел демонстрирует, – а Макгинн соглашается с его доводами, – что все эти утверждения противоречат сами себе. Вот ещё одна цитата из Макгинна:

С точки зрения субъективизма, рассудок – это просто проявление локального и относительного стечения обстоятельств, которое имеет силу лишь в рамках узкой области; пытаясь выйти за эти рамки, рассудок переоценивает себя и порождает пустые утверждения. Субъективизм – это теория о природе рассудка, претендующая на обладание ответами на вопросы о том, что такое рассудок и какое место он занимает в мире. Проблема в том, что эта теория преподносится как окончательная истина о рассудке, как нечто такое, с чем автоматически должен согласиться любой разумный человек. Она не просто выражает мнение отдельно взятого языкового коллектива – нет, она выражает абсолютно истинную точку зрения на природу рассудка. Получается, что, отстаивая эту теорию, субъективист сам прибегает к тем принципам рассуждения и приверженности истине, которым приписывает лишь относительную ценность.