Бумеранг судьбы

Растянувшись на кровати, я звоню Анжель. Мне отвечает автоответчик. Я оставляю ей сообщение и пытаюсь дозвониться в стационарный телефон. Никто не берет трубку. Я старалось не поддаваться беспокойству, но у меня ничего не выходит Я знаю, что Анжель встречается с другими мужчинами. Но эту тему мы не обсуждаем. Мне бы хотелось, чтобы она… этого не делала. Я решил в скором времени попросить ее об этом. Интересно, что она мне возразит? Что мы не женаты? Что у нее аллергия на верность? Что она живет в Клиссоне, а я – в Париже и ничего из этого не выйдет? А и правда, смогли бы мы ужиться вместе? Анжель ни за что не захочет жить в Париже – ненавидит грязь, выхлопные газы, шум. А я, смог бы я жить в маленьком провинциальном городе? А еще она наверняка захочет узнать (потому что она об этом, без сомнения, догадалась), не спал ли я совсем недавно с Астрид и почему ничего ей об этом не сказал.

Я скучаю по Анжель. Скучаю по ней на своей широкой пустой кровати, лежа на которой снова и снова ищу ответы на множество вопросов. У меня нет ее проницательности, восхитительной скорости, «которой она находит верное решение. Я хотел бы ощутить рядом ее тело, вдохнуть запах ее кожи. Я закрываю глаза и мастурбирую, думая о ней. Разрядка наступает быстро. Вскоре я испытываю облегчение, но не чувствую себя более счастливым. Наоборот, мне кажется, я никогда не был так одинок. Я встаю, чтобы в тишине и темноте выкурить сигарету.

Перед глазами появляются тонкие черты Джун Эшби. Я представляю, как она звонит в дверь Реев – импозантная, рассерженная, отчаявшаяся. Они с Бланш лицом к лицу. Новый Мир против Старой Европы, воплощенной в спокойном буржуазном Шестнадцатом округе.

«В ваших интересах рассказать мне, как умерла Кларисс, и немедленно!»

Наконец я засыпаю. Но одна картина из прошлого продолжает преследовать меня – море, завоевывающее и поглощающее дамбу Гуа.

Глава 47

Вот и все. Бланш лежит в семейном склепе Реев на кладбище Трокадеро. Мы все стоим у края могилы под удивительно голубым небом – я, мои дети, Астрид, Мелани, Соланж, Режин и Жозефин, верный слуга и мой отец, худой и опирающийся на трость. Его болезнь прогрессирует: кожа пожелтела и лицо стало похоже на восковую маску. Он потерял почти все волосы, брови и ресницы тоже выпали. Мелани все время с ним. Она не спускает с отца глаз, всегда готовая поддержать и помочь. Она подает ему руку, смотрит на него с состраданием, как мать на свое дитя. Я знаю, что у сестры новый возлюбленный, молодой журналист по имени Эрик. Я с ним еще не встречался. Несмотря на то что в ее жизни появилась новая любовь, Мелани преданно ухаживает за отцом и всячески печется о его благополучии. Во время церемонии, проходившей в темной холодной церкви, ее рука все время лежала у него на плече. Он много для нее значит, это очевидно, как и то, что она очень за него боится. Но почему я-то остаюсь безучастным? Почему уязвимость отца не внушает мне никаких чувств, кроме жалости? Да и не об отце я сейчас думаю. И не о бабушке. Я думаю о матери, чей гроб находится в этом открытом склепе на глубине нескольких метров под землей. Приезжала ли сюда Джун Эшби? Стояла ли здесь, где сейчас стою я, и смотрела ли на мраморное надгробие, на котором выгравировано имя Кларисс? Задавалась ли тем же вопросом, что и я?

После похорон мы возвращаемся в квартиру на авеню Жоржа Манделл, где в честь Бланш состоится прием. Несколько друзей Соланж уже здесь – та же банда элегантных богачей, которых я видел здесь в день смерти бабки. Соланж просит меня помочь ей перенести цветы в большую гостиную, специально открытую по такому случаю. Гаспар с несколькими помощниками принесли все необходимое для фуршета. Я смотрю, как Режин чьи щеки измазаны губной помадой, набрасывается на шампанское. Жозефин слишком занята беседой с краснолицым молодым человеком из хорошей семьи, чтобы это заметить.

Мы с Соланж остаемся в комнате вдвоем. Я помогаю ей искать вазы для лилий, которых становится все больше с каждым звонком в дверь. Цветов так много, что от их запаха становится дурно. Соланж всецело поглощена лилиями. Я спрашиваю у нее прямо:

– Ты помнишь некую Джун Эшби?

Ни один мускул не дрогнул на ее тщательно накрашенном лице.

– Очень смутно, – бормочет она.

– Американка, высокая, белокурая, у нее еще была художественная галерея в Нью-Йорке.

– Я что-то помню, но очень смутно.

Я смотрю на руки Соланж, порхающие над белыми лепестками. На ее пухлые пальцы с покрытыми красным лаком ногтями, унизанные кольцами. Она никогда не была хорошенькой, Соланж. И, должно быть, для нее было не слишком приятно иметь в невестках такую женщину, как Кларисс.

– Джун Эшби несколько лет подряд летом бывала в Нуармутье, в отеле «Saint-Pierre». Она жила там в одно время с нами. Ты не помнишь, они с нашей матерью дружили?

Наконец она переводит взгляд на меня. Но ее карие глаза остаются холодными.

– Не помню.

Входит слуга, неся на подносе стаканы. Я жду, когда он уйдет, и продолжаю: