Бумеранг не возвращается

— Знаете, Роггльс, — сказал он, — я, быть может, пьян, но… Не важно. Я хочу сказать, Роггльс, что у меня давно выработался иммунитет против вируса идей войны, я средний мыслящий марсонвилец. — Эдмонсон протянул свой бокал буфетчице и, получив полный, взял Роггльса под руку и отвел к окну.

— Мне кажется, Роггльс, что наши парни из военного министерства сошли с ума. Мы можем отлично драться с русскими, не стреляя из пушек. Война систем! Побеждает тот, кто создаст самый высокий уровень жизни для среднего человека своей страны. Хорошо, пусть в этой схватке мы будем разбиты, но ведь и поражение принесет нам победу!

— Очевидно, Эдмонсон, «мирное соревнование социализма и капитализма» будет темой вашей первой статьи для «Марсонвиль Стар», — иронически заметил Роггльс, прихлебывая маленькими глотками шампанское.

Слова собеседника вернули Эдмонсона к действительности. Он молча приложился к бокалу и, немного помолчав, сказал:

— Еще пару сот лет тому назад Томас Пейн, американский публицист-демократ, говорил: «Мы переживаем испытание для человеческих сердец!»

— Я представляю себе, Эдмонсон, как вы справитесь с испытанием, выпавшим в данном случае на долю вашего сердца.

— Например? — резко спросил Эдмонсон, и взгляд его маленьких светлых глаз, непомерно увеличенных сильными стеклами очков, стал злым и колючим.

— Вы, как и большинство ваших предшественников, отправитесь на кухню пресс-атташе посольства и спишете слово в слово очередную скверно пахнущую провокационную стряпню…

— Сан оф эйбич! — выругался Эдмонсон и широким жестом выплеснул шампанское в лицо Роггльса.

Роггльс был моложе и сильнее, схватка была бы не в пользу Эдмонсона. К тому же Роггльс был трезв. До боли сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, он сдержал себя, улыбнулся, вынул носовой платок, спокойно вытер лицо, борты пиджака и извинился перед рядом стоящими.

— Простите, это неосторожность, — сказал он, увлекая Эдмонсона из буфета.

Третье действие Джентльмену пера посмотреть так и не удалось. В фойе к ним подошел человек и, пригласив их в комнату первого этажа, уютно обставленную мягкой мебелью, обратился на хорошем английском языке:

— Вы корреспонденты газет?

— Я специальный корреспондент «Марсонвиль Стар», Уильям Эдмонсон, — назвал себя Джентльмен пера, предъявляя свой корреспондентский билет.

— Очень приятно. Я Лавров Иван Леонидович, — представился администратор и, возвращая корреспондентский билет Эдмонсону, спросил:

— Вы, очевидно, до Советского Союза длительное время находились в Западной Европе?

— Откуда вы это знаете? — удивился Эдмонсон.

— В нашей стране не принято выплескивать содержимое бокала в лицо своего собеседника.

— Разрешите закурить? — вместо ответа спросил Эдмонсон, доставая пачку сигарет. — Курите, это «Фатум», отличные сигареты.

— Благодарю вас, я не курю, — отказался Лавров.

Эдмонсон сел в кресло и закурил: он был взволнован.

— У вас очень странное представление о Советской стране, мистер Эдмонсон. У нас нельзя безнаказанно оскорблять человека. Я вызвал дежурного секретаря посольства и попрошу вас, когда придет машина, покинуть Большой театр.

— Я надеюсь, вы не лишите меня удовольствия увидеть третье действие балета, — вежливо напомнил Роггльс.

— Прошу вас, антракт уже кончился, — сказал Лавров и проводил Роггльса до двери партера.

Девушки были свидетельницами инцидента в буфете. Услышав обращение Эдмонсона к Роггльсу, они узнали в нем автора нашумевшей у нас книги «Предатели нации». Кроме того, сегодня газеты, напечатав большую статью «Прогрессивный журналист перед судом реакции», вновь напомнили о Патрике Роггльсе. В этой статье было рассказано о выступлении в сенате Мориса Поджа и об отказе матери Роггльса от своего сына.

Прогрессивный журналист вызывал к себе чувство симпатии и дружеского уважения как мужественный и сильный человек.

Когда Роггльс вошел в партер и занял место, не очень уверенно, по-английски, Люба спросила его с большой долей участия:

— За что он вас оскорбил?

— Видите ли, не знаю, искренне или нет, Эдмонсон, корреспондент «Марсонвиль Стар», в буфете высказал несколько красивых гуманных мыслей, но одно дело кудрявые фразы за бокалом вина, другое — мужественное заявление в печати. Я знаю этих джентльменов пера: в кулуарах общественных учреждений — мысли со следами завитушек перманента, а на страницах газеты — статьи, издающие подозрительный запах посольской кухни. Эдмонсону я сказал правду, но правда оказалась ему не по вкусу, — ответил Роггльс на отличном русском языке.

— Тише! — в благородном негодовании прошипела рядом сидящая старушка.

Началось третье действие балета.

— Дай мне, Красуля, программу, — шепотом попросила Люба и углубилась в чтение.