Бумеранг не возвращается

Торжественность тона подчеркивало ее платье. Машенька была одета так же, как и в первый день их знакомства в Большом театре. Нарядное, первое в ее жизни такое по-женски кокетливое платье в этой обстановке могло быть неуместно смешным или особенно значительным.

— Хорошо, Машенька, мы будем с тобой пить сидр — шампанское бедных, — улыбаясь, согласился Роггльс. — Но почему ты называешь себя «маленьким человеком»?

— Величина человека определяется тем, что он сделал…

— Ты только вступила на порог жизни…

— Это все равно. К чему я себя готовлю? Вот я мечтала стать литературной переводчицей, а теперь? Какое место в твоей жизни достанется на мою долю?

— Если этот вопрос ты задаешь всерьез, я тебе отвечу: боюсь, что ни увеселительной яхты, ни спортивного автомобиля, ни виллы на берегу Атлантики я не смогу тебе дать, моя дорогая Мэри…

Он впервые назвал ее так, и Машенька почувствовала, как между ней и ее домом легло какое-то отчуждение. Так между молом и отплывающим кораблем появляется холодная гладь воды.

— Я не сумею дать тебе все то, что хотелось бы, но…

— Но, Патрик, виллы, яхты и шикарные автомобили никогда не привлекали моего воображения!

— Чего же ты хочешь?

— Равной доли в том, что тебя ожидает на родине. Ты не веришь в мои силы?

— Нет, верю. За океаном меня ждет черный список, злобные преследования Мориса Поджа и безработица…

— Разве писатель, отдавший свое перо служению правде, может быть безработным?

— Ты не дала мне договорить — и борьба.

Машенька оживилась, на смуглом лице ее вспыхнул румянец, она вскочила со словами: «А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой!»

Она читала эти строки, и в возбужденном ее сознании смелый парус один боролся в смертельной схватке с бурей. Прочувствованный больше, чем осмысленный, этот образ в ее представлении сливался в один романтический облик ее героя.

Роггльс вынул из кармана коробочку, оклеенную сафьяном, и достал из нее кольцо. Это был крупный изумруд в венчике мелких, но чистой воды бриллиантов. Патрик надел Машеньке на палец кольцо и, повернув его камнем вниз, сказал:

— В России принято в таких случаях дарить обручальное кольцо, оно точно звено одной супружеской цепи. Если захочешь, ты сможешь носить его так.

— Патрик, это очень дорогое кольцо, — сказала она и улыбнулась собственной глупости.

Патрик передал Машеньке бокал. Как бы подчеркнув торжественность этой минуты, они поднялись. Солнечный зайчик перебрался поближе к ним, на кафельную печь, и засверкал на гранях бокалов.

— За наше маленькое счастье в этом большом и неуютном мире! — произнес Роггльс.

Они чокнулись. Выпив большой бокал холодного сидра, Машенька отдышалась и сказала:

— Мир неуютен для бездельников, мой дорогой Пат. А для тех, кто хочет трудиться над переустройством мира, — мир чудесен!

— Однако ты выпила?

— Я выпила за наше счастье. Мой дорогой, ты не знаешь, как я тебя люблю!.. — Ей удалось преодолеть обычную для нее застенчивость. Она всегда слушала и молчала, сегодня ей хотелось говорить. — Когда я впервые увидела море, я расплакалась. Я казалась себе песчинкой перед огромным, упершимся в горизонт морем. Когда несколько дней тому назад я заглянула в свое сердце, я увидела, что чувство мое так же огромно, как море детских воспоминаний. Любовь — больше меня, я задыхаюсь под ее тяжестью. Я знала, что когда-нибудь это придет, но оно пришло, и я растерялась. Пат, что я буду делать с таким чувством? Мне кажется, что мир вновь раскрывается через тебя! Я читаю и думаю, а что сказал бы Пат, прочитав эту книгу? Я вижу красивую женщину и думаю: хотел бы Пат, чтобы я была так же красива? Я читаю газету, у меня против лицемерия ваших сенаторов закипает гнев, и я думаю: мой Пат будет бороться с вами! Все, что я вижу: небо, снег, деревья, этот солнечный зайчик, я хочу увидеть, Пат, твоими глазами и понять вновь! Пат, за что мне, такой маленькой и некрасивой, — такое большое и светлое счастье?!

Роггльс не дал ей договорить. Он поднял ее на руки, он целовал ее шею, глаза, губы… Она еще пыталась ему сказать что-то главное, важное, значительное, но, ответив на его поцелуи, — она забыла все, что хотела сказать. Она еще боролась с ним, но у нее не было больше сил для этой борьбы…

Когда Машенька окинула взглядом стены комнаты, солнечного лучика не было, зайчик ушел, лишь ненадолго задержавшись на подоконнике, и в комнате стало без него сумрачно и грустно,

Она облизнула языком пересохшие губы и попросила:

— Пить…

Патрик налил ей бокал сидра, присев на край дивана, поддерживая ее, точно больную, помог напиться. Она внимательно посмотрела на него и уловила в его лице какие-то новые, раньше неизвестные ей черты.

От холодного сидра Машеньку охватил озноб. Заметив ее состояние, Патрик открыл трубу, затем дверку печи, где на колосниках лежали приготовленные сосновые поленья, и чиркнул спичкой у берестяной растопки. Густо почадив, береста вспыхнула, весело затрещала, и пламя охватило тонко колотые дрова. Стало уютнее. Запахло душистым смоляным дымком.