Бумажный тигр (II. - "Форма")

Судорожно дергающиеся мышцы на груди Роттердраха вдруг обмякли. А потом алая плоть Роттердраха запузырилась, медленно вскипая, и стала отделяться от костей. Каждый лопнувший на его натянутой коже пузырь превращался в крохотную алую каплю, подхваченную течением, и медленно отделяющуюся от его извивающегося тела, плывущую в воздухе подобно крохотному идеально округлому рубину. Рубинов этих делалось все больше и двигались они все быстрее. Уже через несколько секунд комната была усеяна россыпями этих медленно плывущих капель, устремившихся во все стороны разом.

Роттердрах извивался в хватке невидимых мучителей, но тщетно. Вся та чудовищная сила, которой он обладал, уже не могла ему помочь. Напрасно он то издавал оглушительные вопли ярости, то принимался умолять кого-то, всхлипывая и содрогаясь в конвульсиях. Напрасно напрягал быстро тающие мышцы, из-под которых уже видны были угловатые контуры мощных костей. Сила, которая им завладела, была глуха и к угрозам и к мольбам. Ей не требовалось ни его унижение, ни демонстрация собственного превосходства. Это был хищник другого рода, из тех, что редко поднимаются к поверхности. Ей требовался он – Красный Дракон – весь, целиком.

Тело Роттердраха, сотрясающееся в конвульсиях, таяло на глазах, высвобождая все больше плывущих в воздухе алых капель. Некогда огромные руки стремительно истончались, теряя плоть, но из ран не хлестала кровь, она тоже превращалась в подхваченные течением парящие капли, беззвучно плывущие к потолку и стенам.

Сила, завладевшая «Ржавой Шпорой», хотела его, Роттердраха. Не обязательно целиком. Она могла удовлетворить свой аппетит и по кусочкам.

Роттердрах завопил, когда его ребра, заскрежетав, как ржавая решетка, принялись распрямляться, избавляясь от прилипших к ним кусков плоти. Он был силен и живуч, он мог вынести самые невообразимые раны, но то, что с ним сейчас происходило, не было боем. Это было пиршеством. Пиршеством сродни тому, что учиняют со своими жертвами в тропических реках кровожадные пираньи. Но пиршество не беспорядочное и алчное, а неспешное, сосредоточенное и упорядоченное. Даже размеренное.

В его вздувшемся животе что-то хлюпнуло, исторгнув в загустевший воздух скользкую связку разматывающихся внутренностей. Роттердрах рефлекторно попытался схватить их рукой, но поздно, вместо рук у него остались лишь тающие культи, давно лишившиеся пальцев. Будь на его месте человек, он давно потерял бы сознание от чудовищной боли, а то и погиб бы от болевого шока, но алый демон был наделен нечеловеческой мощью и выносливостью – к своему несчастью.

Его позвонки отделялись друг от друга с едва слышным хрустом, после чего, беззвучно дробясь, обращались крохотными белыми полированными жемчужинами – и тоже устремлялись прочь от тающего тела. Огромные легкие съеживались в грудной клетке, пока не превратились в сизое тряпье, а то потом расползлось с легким треском на лоскуты. Печень бурлила, пока вдруг не лопнула, извергнув из себя водопады черных и красных драгоценностей, которые легко вплелись в общие потоки.

Красные капли, черные капли, серые капли – тысячи невидимых рук трудились, отщипывая от извивающейся туши Роттердраха по кусочку. Когда его ноги истаяли без остатка, он не рухнул на пол, что-то удержало его в воздухе. Что-то, что продолжало хладнокровно поглощать его, как обстоятельный едок не спеша поглощает свой обед.

Из оскалившейся пасти Роттердраха выскользнул, точно угорь, отделившийся язык и быстро превратился в россыпь синих и багровых осколков. Зубы задрожали и стали беззвучно выскакивать наружу, оставляя пустые отверстия в челюстях, чтобы секундой позже обратиться легкими жемчужными облачками. Алая кожа медленно стекала с черепа, пузырясь и обнажая мощный рогатый череп. Роттердрах не мог кричать, его голосовые связки были разъедены, а легкие давно высыпались из грудной клетки, но каким-то образом он все еще сохранял способность чувствовать боль, потому что бился до последней секунды. Пока из его глазниц не вытекли глаза, а череп не стал съеживаться, медленно обтачиваемый со всех сторон. А потом…

Лэйд не сумел поймать момент, когда Роттердрах перестал существовать. А потом уже было поздно, потому что оказалось, что никакого Роттердраха в «Ржавой Шпоре» и нет.

Пропал. Растворился без следа. Сгинул.

И Лэйд понял, что сейчас случится самое страшное. Сейчас шорох, от которого каждая клетка его тела зудела на своем месте, сделается сильнее, вторгнется в мозг и… Он представил, как его кожа начинает отделяться от мышц. Как с негромким сухим треском начнут отходить от суставов кости, а внутренности съеживаются и тают на своих местах…

«Давай не будем медлить, - сказал Лэйд мысленно, и закрыл глаза, чтобы было легче, - Мистер Хиггс утверждает, что ничто не вредит так трапезе и не перебивает аппетит, как затянутое начало…»