Бумажный тигр (II. Форма)

— Не стану лгать, первой моей мыслью, лишь только я осознала, где нахожусь, куда привёл меня проклятый зов, была мысль о том, что Новый Бангор — это воплощённый ад. Место, где разум и тело подвергаются самым жестоким мукам в угоду здешнему правителю. Здесь всё искажено, перепутано, смешено — словно какая-то сила нарочно пыталась трансмутировать всё сущее в попытке извратить его изначальный смысл. «Может, таков и есть ад? — думала я тогда, пребывая в полном отчаянии, — Может, мы ужасно ошибаемся, полагая его нематериальным и бесплотным чертогом для страдающих душ?» Если так, возможно, мне стоит принять эту пытку? Ведь раз меня сюда привёл зов, который я тогда полагала судьбой, значит, так и должно быть, не так ли?

Её вопрос не был обращён к собравшимся. Никто и не думал на него отвечать.

Графиня печально усмехнулась и доктору Генри на миг показалось, что за её измождённым лицом он увидел истинную Графиню Луву, ту, которой она прежде была, но которой уже никогда не станет — остроумную собеседницу, дерзкую любовницу, экстравагантную хозяйку какого-нибудь великосветского салона, в котором она сверкала подобно искрам в холодном шампанском, пока всемогущее древнее чудовище, оплетя щупальцами, не утащило её в своё подземное царство.

— Мне потребовалось много времени, чтобы прийти к тем же выводам, к которым пришёл наш Доктор. Если бы Новый Бангор хотел погубить меня, он не стал бы выжидать столько времени. Пусть говорят, что пытка неизвестностью и ожиданием — одна из самых мучительных, я чувствовала, здесь кроется что-то иное. У каждого из нас свой срок перед неизбежным — срок, данный нам словно с каким-то умыслом. Словно за отведённое нам время перед смертью души и тела мы должны успеть понять что-то важное.

— Дай женщине моток верёвки — и через минуту она превратит его в мешанину без единого конца, — пробормотал Пастух, скрестив на груди тяжёлые мозолистые руки, — Так кто же таков Левиафан в вашем представлении? Бог? Дьявол?

Против ожиданий Доктора Графиня взглянула на него без раздражения. Напротив, взгляд её немного потеплел, словно она готовилась произнести нечто важное.

— Ни то, ни другое, мистер Тармас. Или и то и другое — как вам больше нравится. Он — божество, не познавшее пагубного разделения, превращающего единую сущность в ущербные, дополняющие друг друга, половинки. Не расколотая частица изначальной божественной силы, созидающей и разрушающей, растящей и губящей, пестующей и тлетворной. Всё в одном и ничего.

Все заговорили разом, словно негромкие слова Графини разрушили хрупкий мол, оберегающий гавань, и волны разом устремились в брешь. Доктор расслышал каждого из них, быть может потому, что сам сумел сохранить молчание.

Сердитое бормотание Архитектора — «Точка бифуркации, значит? Нелепо, но стройно».

Презрительный возглас Поэта — «Манихейство. Следовало ожидать».

Короткий смешок Пастуха — «Ну и ну!»

Однако стоило Доктору поднять руку, как за столом мгновенно установилась тишина.

— Прошу вас, сохраняйте спокойствие. Пусть Графиня Лува закончит.

Графиня кивнула ему. Но это движение тела, естественное для выражения благодарности, показалось ему по-механически безразличным.

— Мистер Тармас уже взял на себя труд зачесть фрагмент из Библии, повествующий о жертвоприношении Авраамом Исаака. Но Бог не предлагал Аврааму сделку, он лишь испытывал его веру. Может, и Новый Бангор — это своего рода испытание, которое должно пройти, закалив себя и очистив душу?

— Испытание божества, для которого нет различий между грехом и благочестием? — хмыкнул Пастух, — Ну, знаете ли… Не буду изображать из себя скромника, по молодости мне приходилось грешить, иной раз весьма изобретательно, но убей меня молния, если я понимаю, чего именно ждёт от нас этакое воплощение Левиафана!

От Доктора Генри не укрылось, как Поэт, вздрогнув, покосился вверх, в сторону потолочных балок, щедро увитых паутиной. Словно ожидал, что крыша в самом деле расколется грозовым ударом, обрушив на Пастуха испепеляющий небесный огонь. Убедившись, что тишина «Ржавой Шпоры» не нарушается даже мышиной вознёй в углу, он усмехнулся, допил вино и откинулся в кресле.

Архитектор сложил из своих сухих ломких пальцев странную фигуру и созерцал её столь напряжённо, что Доктор Генри даже не понял, что это его голос прозвучал в комнате.

— Хорошо. Пусть так. Двуединое начало, дуализм, двойственность… В этом, в сущности, нет ничего необычного. Монистические религии, катары, Двайта-веданта… Чего хочет от нас эта странная сущность, которую вы наделяете божественными полномочиями?

Графиня вздрогнула. Так незаметно, что если бы Доктор Генри не смотрел на неё пристально в этот момент, скорее всего, ничего бы и не заметил.

— Любви, — тихо, но твёрдо сказала она.

Пастух расхохотался и несколько раз восторженно шлёпнул ладонью по столу.

— Любви! Вот оно! А мы ломали головы столько лет… Любви! Строили планы, пытались оборвать цепи, теряли надежду, а надо было всего навсегда отправиться в Шипси и найти подходящий бордель! Любовь, а!