Бумажный тигр (II. Форма)

— Извините, среди старых каторжников по какой-то причине не так уж много оптимистов. Вы хотели знать, какими они видятся мне — и я сказал. Да, они могущественные существа, почти полновластные в своих владениях, но вместе с тем — глубоко изувеченные, изуродованные и брошенные своим создателем. Кровавый безумец Карнифакс, болезненно похотливая Аграт, по-рыбьи безразличный Танивхе, чопорный замкнутый Коронзон… Это не демиурги, Уилл, это увечные божества, сознающие свою долю. Рождённые против воли несчастные гомункулы, выбравшиеся из разбитых лабораторных банок. Каждый из них в глубине души безумен — неизбежное следствие огромного могущества, помноженного на осознание собственной никчёмности. Только представьте себе существо, которое наделено огромной властью, но при этом сознающее, что в этом мире оно оказалось случайно, что оно — незапланированный плод, вышвырнутый окровавленной утробой в помойку мироздания. Случайность, капризной волей случая обретшая плоть. Досадная оплошность создателя. Может ли оно сохранить здравомыслия, осознавая всё это? Едва ли. Вот почему человек так плохо читает волю богов, Уилл, по крайней мере здесь, в Новом Бангоре. Они — безумные выкидыши Левиафана, которым мы неуклюже пытаемся делать свои никчёмные человеческие подношения, как древние греки пытались накормить дымом сожжённых тельцов олимпийских властителей. Отсюда, думаю, и все проблемы недопонимания между нами…

На углу двое полисменов, схватив за ворот бродягу, куда-то тащили его, щедро угощая ударами дубинок. Должно быть, он не внял доводам разума, утверждающим, что джентльмену в его костюме не стоит портить своим внешним видом улицы Айронглоу. На взгляд Лэйда сценка была забавная — бродяга упирался и плевался, зеваки свистели и отпускали остроты — однако Уилл, судя по всему, её даже не заметил, парализованный какой-то новой мыслью, завладевшей всем его вниманием без остатка.

— Несчастные дети, наделённые невообразимым могуществом… — пробормотал он, — Увечные дети Его самого…

— Нет, — Лэйд откинулся на подушки и стал смотреть в противоположное окно, — Он отчасти их создатель, но не их отец. Он наделил их при рождении собственной силой, точнее, слабым её отражением. Но неужели вы думаете, что все эти черты они переняли от Него, древнего чудовища, которое не состоит с человечеством даже в отдалённом родстве? Ледяную презрительность Мортлэйка, ревущее безумие Медноликого, мертвецкое равнодушие Ленивой Салли? Да, Он дал им силу, но жизнь… жизнь им дал не Он.

— Кто? — не удержавшись, Уилл требовательно ухватился пальцами за манжету Лэйда, — Кто?

— Хотите знать, кто счастливые родители Девяти Неведомых? Это мы, Уилл.

— Что? — Уилл поперхнулся, как человек, которому в горло попала хлебная крошка, — Кто?

— Мы, — повторил он, противоестественным спокойствием голоса усиливая эффект от этого короткого слова, оглушившего Уилла подобно разрыву ручной гранаты, — Люди. Жители Нового Бангора. Ох, ну и вид у вас… Жаль, я не захватил фляжку с коньяком, он бы вам, кажется, сейчас пригодился. Мы — невольные родители Девятерых и в этом нет ничего удивительного. По крайней мере, здесь, в Новом Бангоре. Заточённые в его толще, мы остались людьми и щедро питали её своими эманациями, бесплотными продуктами своей жизнедеятельности. Все наши надежды, слабости, страхи, комплексы… Лицемерная зависть, трусливая любовь, небрежное благородство, затаённая похоть — всё это мы веками излучали в окружающее пространство. Но если в Лондоне всё это впитал бы в себя ядовитый смог, то здесь… Здесь, соединившись с витающей в воздухе Его силой, они оказались отлиты в материальную форму. Я не думаю, что Он этого хотел. Я даже не уверен, что Он сознавал, к чему это может привести. Но так уж случилось, что это произошло. Случайно, само собой, против воли, как случаются многие важные вещи в этом мире.

Уилл выпустил его рукав, кажется, его пальцы, ослабнув, разжались сами собой.

— Когда-то… Когда-то давно вы сказали мне — дело не в том, верю ли я в Девятерых, дело в том…

— …верит ли Он в них, — закончил Лэйд, — Это было вчера, Уилл. Полагаю, теперь вы поняли смысл этих слов. Левиафан верит в Девятерых, что бы это ни значило, раз позволяет им управлять процессами жизни, служить кронпринцами при его троне, взимать дань и являть свои лики. Нравится ли это ему? Удовлетворён ли Он этим? Раскаивается ли? Я не знаю этого, Уилл, как муравей не знает об устройстве коробки передач ползущего на него локомобиля.

— Значит… — Уилл так осторожно подбирал слова, что паузы в его словах сделались томительно долгими, — Значит, Девятеро — это в некотором роде человечество в миниатюре? Наши гигантские отражения, в которые древнее чудовище вольно или невольно вдохнуло часть своей силы, воплотив их в реальность?

— Да. Гомункулы, рождённые по прихоти судьбы, только с нашими, человеческими, лицами. Сами посудите, могу ли я после этого возносить им молитвы и искать их расположения? Как видите, из меня получился скверный кроссарианец. Уж в качестве лавочника я точно лучше.