Бульвар Постышева

Вот нервная система. Люди теряются после аварии, мечутся и паникуют, а этот сразу сообразил, что к чему, в свои-то восемнадцать лет. В этом и был весь Ткачук — чем хуже — тем лучше! Опасность для него, как наркотик. Как для парашютиста прыжки — опасно каждый раз, прыгать охота, идешь на рожон, потому что организм требует жути и адреналин очень просит.

По развитию и складу ума он отличался от сверстников. Ему можно было дать тогда лет эдак тридцать. Он много читал, когда было время, свободное от приключений. Разбирался в моторах и не боялся работы. От отца, наверное, это пошло. Его Отец пахал, как заводной. Я сам лично видел ордена «Трудовой Славы», медали и другие правительственные награды. Он, кстати, построил новый корпус Нархоза. Но батя — есть батя, а у Жеки своя голова на плечах.

— Его бы энергию, да в нужное русло! — как-то позже сказал Вовуня.

Но русла тогда такого не было, и рамки закона мешали. Ткач часто их нарушал. Но это не наше дело — он жил, как хотел, как умел, как случилось. А нам — пацанам и мне конкретно всегда помогал, впрягался, если надо было, и постоянно твердил:

— Поступать тебе надо. Высшее образование, любое, но высшее, ты обязательно должен закончить. Дебилов и так хватает — учись, потом пригодится. А дворовые авторитеты — это всё херня. «Стадное чувство»! Они не могут один на один, поэтому собираются в стадо. Думают, что так оно легче. Имей свою голову. Не трусь, не проси, не прощай. Сами дадут. Не дадут — заберешь. Пацан ты не глупый, главное — учись. Ольге нужен умный муж. Понял?

— Понял, конечно.

— Армия, конечно, хорошая школа, но лучше её пройти заочно. Время только терять. Чтобы правильно жить и красиво, нужны деньги. А деньги там — где власть. А власть без высшего образования не дадут. Врубился?

— Врубился.

— Ну, всё, полетели.

Он заводил мотор, и мы куда-нибудь снова летели.

Для родных и друзей, для меня он был своим и надежным. Но многие его опасались. И не напрасно. Но это же их проблемы. Для нас он был Ткача, Жека, Женька Ткачук, а другие, если им так охота, — пусть пасутся в ботве. Так мы рассуждали и были, наверное, правы.

Остальное — по ходу. Мы с ним встретимся, обязательно встретимся.

Пора

Сумрак наступил, естественно, ночью.

По какой-то забытой причине летом семьдесят восьмого я свалил из «Политехника» на пару дней раньше. Сев на последний вечерний автобус, к ночи я уже был в городе. Прихожу домой (свет в окнах горит), сую ключ в замок, а открыть не могу — с той стороны закрыто. Я стучусь — не открывают. Я долблюсь — бесполезно. Я ногами пинаю дверь — тишина. Ясно.

До утра, покемарив в подъезде, пока не защелкали наши замки, я был в непонятках. На всякий случай, услышав открывающуюся дверь, я выскочил из своего подъезда и затаился в соседнем, наблюдая. Большой вышел из подъезда, огляделся, потом кому-то махнул, и за ним вышла молодая баба. «Вот козёл!» — подумал я и дождался, пока они уедут на одиннадцатом. Потом зашел домой, помылся, позавтракал и завалился спать. Меня разбудил телефонный звонок. Звонила мать. Зареванным голосом она сказала, что её долгое время не будет, чтобы я берег себя, смотрел за Анютой и слушался отца. На всякий случай я не стал говорить ей, что произошло, но так и не понял, откуда она звонит и что с ней случилось. «Ничего-ничего, всё будет хорошо» — уверяла она меня. Но я почувствовал, что хорошо уже ничего не будет. И ещё больше разозлился на отчима, когда отключился телефон.

Вечером его долго не было. Я решил, что он вообще ночевать не придет, поэтому позвал Плису. По телеку показывали концерт «Бони эМ» в Москве, и мы сидели с Серёгой и курили. Открылась дверь. Ввалился пьяный Большой.

— Ты чё тут куришь? — первое, что спросил он у меня.

— «Родопи», — не отрываясь от телевизора, ответил я.

По телевизору пели: «Ван, Дэн, Ин-дуви. Ша, ля-ля, ля-ля…»

— Ты чё тут куришь? Обнаглел? — повторил Большой, еле ворочая языком. А когда заметил напряженного Серёгу, сказал ему: — А ты крути педали отсюда!

— Подожди меня на улице, — попросил я Плису, и тот, недоверчиво посмотрев на меня, пошел на выход. — Всё нормально будет, Серый. Подожди меня внизу.

— Ты чё тут раскурился? — не унимался отчим, когда за Плисой щелкнула дверь.

— Мать где? — посмотрев ему прямо в глаза, спросил я.

— Я спрашиваю, какого хера ты притащился раньше времени?

Большой, не разуваясь, надвигался на меня, как айсберг. Я продолжал сидеть и курить, глядя ему в глаза.

— Это я спрашиваю, где мать? — повторил я громче.

Большой понял, что я на взводе. Я тоже понял, что он это почувствовал. Затушив в пепельнице с силой сигарету, я встал перед ним, продолжая смотреть в его красные бельма. Оказалось, он не такой уж и большой. И в глазах его читалась тревога.

— Что с матерью? — я ждал ответа.

— Сидит твоя мать! — выпалил он, отступил и рухнул в кресло.

Всё! Пиздец! Я так и знал! Мир перевернулся. Большой превратился в амёбу, огромный топор судьбы отрубил моё детство. Я мог запросто его сейчас убить.

Пауза. Руки дрожат, спрячу руки в карманы. Что-то надо делать. Я задал вопрос.