Булгаков

Лосский выделяет как исключительно ценное утверждение Б. о том, что «учение об ужасных муках ада, безнадежных и вечных, имеет садистский характер. Нельзя сформулировать никакую теодицею в отрыве от учения об апокатастазисе или всеобщем спасении. Замечательная черта философии Бердяева состоит в защите той истины, что христианство — религия любви и, следовательно, свободы и терпимости. Он заслуживает большой похвалы также за свою критику социализма, коммунизма, буржуазного духа и за свою борьбу против всякой попытки превращения относительных ценностей в абсолютные. Он критикует современную классовую борьбу с точки зрения христианского идеала». Подобным же образом в «Мастере и Маргарите» Булгаков оценивает современность с точки зрения этического абсолюта — нравственного подвига Иешуа Га-Ноцри. В «Русской идее» Б., критикуя учение Льва Толстого (1828–1910), замечает: «Моральный максимализм Толстого не видит, что добро принуждено действовать в темной, злой мировой среде, и потому действие его не прямолинейное. Но он видит, что добро заражается злом в борьбе и начинает пользоваться злыми средствами. Он хотел до конца принять Нагорную проповедь. Случай с Толстым наводит на очень важную мысль, что истина опасна и не дает гарантий и что вся общественная жизнь людей основана на полезной лжи. Есть прагматизм лжи. Это очень русская тема, чуждая более социализированным народам западной цивилизации. Очень ошибочно отождествлять анархизм с анархией. Анархизм противоположен не порядку, ладу, гармонии, а власти, насилию, царству кесаря. Анархия есть хаос и дисгармония, т. е. уродство. Анархизм есть идеал свободной, изнутри определяемой гармонии и лада, т. е. победа Царства Божьего над царством Кесаря».

Б. никак не мог быть знаком с «Мастером и Маргаритой», а автор этого романа — с «Русской идеей», вышедшей через шесть лет после его смерти. Тем не менее, Булгаков устами Иешуа Га-Ноцри сформулировал практически ту же самую мысль, что и Б., об анархизме как идеале свободной гармонии для подлинно творческой личности: «… Всякая власть является насилием над людьми и… настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть». Здесь же Булгаков предвосхищает бердяевскую критику толстовской идеи «заражения добром». Понтий Пилат и Афраний, выслушав проповедь Иешуа Га-Ноцри о том, что все люди добрые и что злых людей нет на свете, начинают творить добро злыми средствами, организуя убийство погубившего Иешуа Иуды из Кириафа.

Булгакову наверняка были близки и рассуждения о Царстве Божьем из «Философии неравенства»: «Самая история, по сокровенному своему смыслу, есть лишь движение к Царству Божьему. Но ограниченное сознание человеческое ищет Царства Божьего в самой истории. Это и есть основное противоречие религиозной философии истории. Царство Божье — цель истории, конец истории, выход за пределы истории. Поэтому Царство Божье не может быть в истории. Искание Царства Божьего в истории, в земной исторической действительности есть иллюзия, обман зрения. Царство Божье за историей и над историей, но не в истории. Оно — всегда четвертое измерение по сравнению с тремя измерениями в истории. Нельзя искать четвертое измерение внутри трех измерений пространства. Так и Царства Божьего нельзя искать внутри истории. История имеет абсолютный смысл, абсолютный источник и абсолютную цель. Но само Абсолютное не вмещается в ней. Историческая действительность вмещается в абсолютном, божественном бытии, но абсолютное, божественное бытие не может вмещаться в ней». В «Мастере и Маргарите» в соответствии с учением П. А. Флоренского о троичности присутствует трехмирная структура: древний ершалаимский мир, вечный потусторонний и современный московский. При этом, в полном согласии с идеей Б., царство истины и справедливости, о котором говорит Иешуа, ни в одном из этих миров не существует. Вместо него в современном мире оказывается еще один, четвертый, мнимый мир, через который нечистая сила и вступает в контакт с москвичами.

В статье Б. «Духи русской революции» (1918), вошедшей в сборник «Из глубины», стихия Октябрьской революции сравнивалась со стихией гоголевских «Ревизора» (1836) и «Мертвых душ» (1842–1852): «В большей части присвоений революции есть что-то ноздревское. Личина подменяет личность. Повсюду маски и двойники, гримасы и клочья человека. Изолгание бытия правит революцией. Все призрачно, призрачны все партии, призрачны все власти, призрачны все герои революции. Нигде нельзя нащупать твердого бытия, нигде нельзя увидеть ясного человеческого лика. Эта призрачность, эта неонтологичность родилась от лживости. Гоголь раскрыл ее в русской стихии.