Бульдоги под ковром

Она обнимала меня, прижималась горячим и чуть влажным после душа телом, и мы начали ласкать друг друга, наконец-то легко и раскованно, вспоминая все наши старые любовные слова и привычки. Ирина вновь стала очень разговорчивой, откровенной и говорила обо всем вперемешку, и о том, чем мы занимаемся сейчас, и о прошлом. Только о будущем мы не говорили ничего.

— Признайся, все-таки с Альбой у тебя что-то было? — вдруг спросила она как бы в шутку, чуть прижимая мне горло сгибом руки.

— Да что у меня с ней могло быть? — Я вывернулся из захвата, не люблю, когда меня душат, даже в виде игры. — Все же происходило у тебя на глазах…

— Не совсем. Два месяца вы в форте жили без меня, да и в Замке было достаточно укромных мест. Она говорила девчонкам, что своего добьется и я ей не соперница… А девушка ведь действительно эффектная… Валькирия… И формы…

— Не люблю валькирий…

— Отчего же… Где Валгалла, там и валькирии. Неужели так-таки и ничего? А в последний раз, в прощальный вечер? Ты с ней больше чем на час уединялся…

Вот уж чего не ожидал от Ирины, так это ревности. Причем столь примитивной. Будь я погрубее, спросил бы ее в лоб — а как мне тогда относиться к ее замужеству? Это тебе не час душеспасительной беседы с платонически влюбленной девушкой, которая уходит навсегда из нашего мира… Я ведь тогда, накануне отправки космонавтов домой, в свой век, на стилизованном под первое застолье на Валгалле прощальном вечере, действительно сидел с Альбой на диване в каминном зале и утешал ее, уговаривал возвращаться и бросить глупую мысль остаться в нашем времени насовсем. Были и слезы (ее, разумеется), и почти братский утешительный поцелуй. И ничего больше, хотя Ирина права, стоило лишь захотеть…

Так я ей все и объяснил, не вспомнив о вельможном муже, но слегка намекнул, что ее гораздо более долгое общение с Берестиным дает не меньше оснований для ревности с моей стороны. Однако я-то ей верю, хотя любой другой на моем месте не поверил бы ни за что, хватило бы одного ее странного зарока «ни нашим ни вашим»…

В итоге произошло нечто вроде семейной сцены, которую удалось пресечь только единственным в нашем положении способом.

Нет, что-то все-таки пугающее, близкое к черной магии есть в тех превращениях, что происходят с охваченной страстью женщиной.

Неужели это один и тот же человек — до невозможности элегантная, холодноватая, умеющая осадить любого взглядом, изгибом губ, движением бровей, гордо несущая затянутое в строгие одежды тело женщина, о которой и помыслить чего-нибудь такого нельзя, и та, что сейчас кусает губы, стонет и вздрагивает, оплетает меня руками и ногами, прижимает мое лицо к упругой, напряженной груди?

Сколько раз это происходило, столько я и не переставал удивляться…

Может, напрасно я все это сейчас пишу, касаюсь того, о чем порядочный человек вроде бы должен молчать? Ну а если мне необходимо запечатлеть все хотя бы для самого себя, чтобы когда-нибудь, через многие (надеюсь на это) годы, десятилетия перечитать и опять пережить то, что наверняка забудется, по крайней мере — в деталях. «Остановись, мгновенье», если не наяву, то хоть так, на бумаге. Да и она, возможно, тоже прочтет мои записки и вспомнит эту ночь, даже если уйдет все — чувства, желания, а там, глядишь, и я как таковой, как способ существования белковых тел…

В очередной раз придя в себя, она вдруг повернулась ко мне лицом, привстала, опираясь на локоть.

— Скажи, неужели ты совсем забыл?

— О чем? — не понял я.

— О том, что было на улице… Ты застрелил трех человек и сразу забыл?

— Ну-у, дорогая… Мало того, что вопрос бестактный, он еще и просто глупый. Это ТЫ спрашиваешь у МЕНЯ?! После всего, что уже было? С тобой, со мной, со всеми нами? В роли товарища Сталина я убивал, пусть и не своими руками убивал, посылал на смерть сотни тысяч человек. И на Валгалле… И твоих коллег-соотечественников мы тоже… А тут всего-то банальные уголовники, которым вообще, наверное, ни к чему было жить… Да, застрелил (слово «убил» в этом контексте произносить не хотелось), ну и что? Зато завтра они сами уже никого не ограбят и не зарежут. А представь, что сегодня на нашем месте оказались бы просто парень с девчонкой вроде нас десять лет назад… И оказывались, наверное: эти ребятки не впервые на мокрое дело вышли, чувствуется. Так тех, кого они могли бы, — не жаль?

— Война, Сталин — то совсем другое. И твои доводы — абстракция. Я о другом. Не страшно разве — сейчас, ты своими руками… Пусть бандитов, но все равно настоящих людей, а не инопланетных своих врагов и не фантомов сконструированного мира…

— Настоящих людей — это хорошо сказано. А если серьезно — кто это знает? Может, как раз эти — фантомы, а там была настоящая война и подлинно существовавшие люди… Но дело, повторяю, не в том.

Помнишь наши разговоры про поручика Карабанова и про мою «карабановщину»?

— Помню, конечно…