Бульбуль

Сухбат Афлатуни Бульбуль

Он родился на базаре.

Это не совсем точно.

Родился он в роддоме, что в двух остановках от базара.

Отец его был торговцем глиняными свистульками.

Схватки начались к обеду. Отец просил жену потерпеть, пока он распродаст хотя бы половину. А пока посиди тут. Да, вот тут, за прилавком.

Мать сидела за прилавком, вздыхала и тем самым привлекала к себе внимание. Расчет оказался верным. Глиняных воробьев разобрали быстро.

Отец все рассчитывал верно.

Ближе к вечеру он усадил жену на тележку, сам впрягся в нее и побежал в роддом. Телега прыгала на кочках. Отец зажал в губах глиняную рыбу, издававшую милицейский свист, и бежал, разгоняя им встречных.

Так, свистя, он и ворвался в роддом. Там его остановили, забрали у него жену. Отец посидел на роддомовской скамейке, освежился из крашенного серебрянкой фонтана и побежал обратно на базар. За пределами базара он чувствовал себя неуютно. Это же свойство перейдет к сыну, который как раз в это время вылез на свет. Не на самом базаре, как он будет рассказывать, а в двух автобусных остановках.

Впрочем, что такое две остановки по сравнению с необъятностью базара? Это только по карте у базара, были границы, обведенные тушью. А в жизни он выплескивался на соседние улицы, где на ступенях или складных стульях сидели люди и продавали все, что могло иметь цену. Хоть какую-то. Подходи покупай.

Цену на базаре имело все. Все, кроме отбросов, которые выносили к южным воротам и сваливали в огромные ржавые баки и рядом. Но и отбросы имели цену. К ним подбирались нищие, отгоняли птиц и вели споры, кому что брать.

Лавка отца находилась возле восточных ворот, он был последним продавцом свистулек. В старые времена их было много, теперь по глине работал он один. По звучащей глине. По молчащей работали гончары, делали тарелки, кувшины. Но и гончаров становилось меньше.

Узнав о рождении сына, отец так обрадовался, что даже ошибся, подсчитывая выручку. И решил назвать сына Базарбаем, Повелителем базара. Походил по лавке, вспомнил, что так уже звали по соседству среднего сына Салима-гончара. Когда я буду звать моего Базарбая, гончар подумает, что зову его Базарбая, пойдет путаница… А базар любит порядок.

Попив чай, он назначил сыну другое имя, еще лучше.

Бульбуль. Соловей. А? Как вам, а?

Такого имени не то что на базаре, даже за пределами базара ни у кого нет. Хотя в тоги, что было за пределами базара, отец разбирался плохо. И свистульки с таким именем продавать легче будет. Как у Соловья свистульку не купить?

И Бульбуль стал расти на базаре. Дом он помнил плохо. Дом был недалеко, у восточных ворот, маленький, тихий, с виноградником. Весной отец белил лозу известью. Настоящим домом Бульбуля был базар, первыми игрушками — глиняные свистульки. И первой его музыкой.

Сам базар был музыкой. Пели торговцы, нахваливая свой товар. Пели нищие возле северных, западных, восточных и южных ворот. Пели мухи и осы над прилавками. Пели перепелки в плетеных клетках и дикие горлянки — на стенах и крышах. Пело солнце, пробиваясь сквозь навесы.

Но лучше всего пели глиняные свистульки, его первые игрушки.

И еще пела глина, любовь к которой он унаследовал от отца. С трех лет он лепил маленьких птиц, рыб и собак. Вначале показали сестры, как делать, потом сам начал, из приарычной глины.

«Буль! Буль!» — пел арык.

«Бульбуль!» — звал его отец. Бульбуль поворачивал обритую голову с чубчи-ком. Так стригли всех детей на базаре.

В четыре года он лишился матери. Похороны поразили его своей красотой.

На следующий день он вылепил из глины маленькую мать и погребальные носилки. И долго играл с ними. Потом похоронил глиняную мать возле арыка, где росла мята.

Базар не заметил этого вторжения смерти и пел по-старому. В рядах зеленщиков пахло сыростью. У восточных ворот сидели торговцы старой книгой, пили чай и отодвигали самые ветхие рукописи от солнца. Это были ученые люди в калошах, парчовых тюбетейках и толстых очках. Парикмахер Уриэль брил клиента перед засиженньш мухами зеркалом. Из грузовика выгружали капусту. В зеленоватых лужах валялись пьяные.

Бульбуль лепил фигурки зеленщиков, торговцев книг, Уриэля и грузовик с капустой. Пьяных он не лепил, он их немного боялся.

Когда лепил, начинал петь. Его голос привлекал внимание покупателей, они задерживались и покачивали головами. Его пение вплеталось в пение базара, гул насекомых, стук топора из мясных рядов и лязг ножниц из зеркальной комнаты Уриэля.

В шесть лет ему сделали обрезание, он кричал так, что, казалось, весь базар должен был слышать. На следующий день начал лепить птиц и животных с мальчуковым отростком, обрезанным, как у него самого. Получалось похоже. Отец побранил его. И пошел показывать гончару, потом встретил знакомого мясника… К вечеру весь базар говорил о тоги, какой способный у свистульщика сынок растет. Надежная смена отцу.

Наступила весна, фруктовые ряды заалели клубникой. Бульбуль лепил из глины, пел, дрался с Базарбаем, сыном гончара, снова пел.

Так он дорос до школы.