Булавин

Атаман Старо-Боровского городка со всеми казаками встретили их с хлебом, вином и медом. Булавина, его полковников — Лоскута, «про которого сказывают, что он был при Стеньке Разине лет с 7»; сына староайдарского атамана (М. С. Драного) и коротоякского подьячего, 50 сотников проводили в станичную избу. Остальные расположились вокруг, расседлали лошадей, разбились на кучки, снедали и разговаривали. В избе же станичной за угощением атаман выспрашивал Булавина:

— Вот ты, Кондрат Афанасьевич, вместе с казаками начали дело великое — заколыхали всем государством. А что будете делать, если придут войска из Руси? Тогда и сами пропадете, и нам тоже пропасть же будет!

— Не бойтесь, атаманы-молодцы и все казаки донские! — Повеселевший после чарки-другой Булавин говорил возбужденно, весело и уверенно. — Дело то я зачал делать непросто. Был я до того в Астрахани, и в Запорожье, и на Терках. И они, астраханцы и запорожцы, и терченя, все мне присягу дали, что им быть ко мне на вспоможение в товарищи. И вскоре они к нам будут.

— А сейчас что ты собираешься делать?

— Ныне пойдем мы по казачьим городкам: в Новое Боровское, в Краснянск, на Сухарев, на Кабанье, на Меловой Брод, на Сватовы Лучки, на Бахмут.

— Для чего?

— Будем, идучи, казаков к себе приворачивать. А которые с нами не пойдут, тех, вернувшись назад, будем жечь, а животы грабить.

— Ну, а потом?

— Как городки к себе склоним, пойдем по городкам Изюмского полку и до Рыбного. Пополнимся конями, и ружьем, и платьем для того, что у нас собралось много бурлаков, бесконных, безоружейных и безодежных. После того пойдем в Азов и на Таганрог, освободим ссылочных и каторжных, которые будут нам верные товарищи. А на весну, собравшись, пойдем на Воронеж и до Москвы. И, идучи, которые не будут к нам уклоняться, тех станем бить.

— А ты не боишься?

— Бойся не бойся, а дело начали. Останавливаться нам негоже.

— Чего ты боишься? — в разговор вступил разинец Лоскут, уловивший в словах предводителя нотку некоторой неуверенности. — Я прямой Стенька! Да не как тот Стенька — он голову свою без ума потерял! Я не такой. Я вож вам буду.

— Да не боюсь я! С чего ты взял? Забота моя о другом — как всех казаков поднять?

— Поднимем! Не сомневайся. А кто мешать будет, головы прочь!

— Мы это и начали в Шульгине. Жаль только, что Саламата ушел: он теперь в Черкаском забунтует, чтоб со мной казаки не похотели иттить. Если б его тогда убили, то всем Войском ко мне приклонились.

— Саламата не один. Ефрем Петров, Абросим Савельев и другие из той же статьи. Всех их порешить надо.

— Придет время, доберемся до них. Было время, вроде бы одно мыслили. А теперь с Долгоруким снюхались. Будет им то же, что и господину подполковнику.

Через несколько дней оба войска, Булавина и Максимова, встретились на реке Айдар, у Закотенского городка. С Максимовым, помимо казаков, прискакали калмыки и татары. Силы были неравны. Бой, ожесточенный и кровопролитный, длился весь день, до поздней ночи. Войско Максимова осадило повстанцев в их обозе. После взаимной стрельбы из ружей и пушек максимовцы стали одолевать. Среди повстанцев появились сторонники сдачи, и Булавин с ближайшими соратниками скрылись ночью в окрестных лесах. Многих оставшихся в лагере повстанцев каратели Максимова убили, более 100 повстанцам (по другим данным — 130) «носы резали», около 10 — повесили по деревьям за ноги; по 10 человек послали в Черкасск для казни и в Москву — для розыска.

Действия Булавина в Шульгине послужили сигналом для расправ донских казаков с отрядами капитанов Хворова на Бузулуке и Тенебекова на Хопре. Помимо офицеров и солдат, от рук повстанцев погибли некоторые старшины, посланные из Черкасска, и местные значные казаки, например атаман Федосеевской станицы на Хопре Федор Дмитриев с сыном; атаман Акишевской станицы Прокофий Никифоров.

В следующем месяце под Правоторовской станицей каратели разбили отряд К. А. Табунщикова, который принял имя Булавина. Его и других предводителей схватили и «посадили в воду», некоторых отослали в московский Преображенский приказ «к розыску», где они, очевидно, тоже погибли.