Булатный перстень

Ял с невского простора вошел в устье Фонтанки и за Летним садом повернул в Мойку. У той излучины, что была ближе к Миллионной улице, имелся каменный спуск к воде — совсем маленькая пристань. Михайлов велел причалить и ждать себя до рассвета. Сам ловко выскочил на ступени и старательно одернул на себе мундир — хотел явиться во всей красе.

Дорога была знакома — три ночи он приходил сюда, бывал впущен и заключен в объятия, из которых выбирался только ближе к рассвету.

Михайлов засвистел соловьем — пусть соседи гадают, что за дурная птаха завелась по соседству. Фрося этот сигнал знала и выглянула в окошко. Но не ответила привычным знаком — мол, сейчас тебя, сударь, впущу! — а тут же пропала.

Она появилась в окошке минут пять спустя и поманила рукой. Михайлов побежал к черному ходу. Там Фрося его и встретила.

— Подарочек тебе привез, — сказал он, вручая фунтик конфект.

— Благодарствую, — смущенно отвечала Фрося. — Пожалуйте в дом.

Она потихоньку провела Михайлова в знакомую спальню. Однако Александра на сей раз не поспешила навстречу — радостная, полураздетая, как это обычно бывало. Она, причесанная и одетая, словно только что вернулась с бала, сидела в кресле с пасмурным лицом и поднялась как-то неохотно.

— Саша, здравствуй, свет! — весело сказал Михайлов. — Что стряслось? Не больна ли ты?

— Голова разболелась, — лениво и тоскливо ответила Александра.

За все время их знакомства у нее не случалось никаких хвороб, а над мигренями — модной болезни избалованных малокровных девиц — она смеялась.

— Знаешь новость? — спросил он.

— О войне? Слыхала.

— Я оттого не приходил, что был в разведке и лишь утром вернулся в Кронштадт, — доложил Михайлов. — Наше счастье, что Грейг еще не увел эскадру бить турок. У шведов вымпелов более, чем хотелось бы, и лазутчики доносят — людей под ружье поставили немало.

Александра смотрела на него так, словно говорила: и что мне до той войны, до тех шведов?

— Они нацелились сперва на Кронштадт, потом на Санкт-Петербург, — продолжал Михайлов. — Сама государыня забеспокоилась. И «Ярославец» еще не вернулся, и «Гектора» мы где-то потеряли, а ему бы следовало разом с нами прийти.

— Я поеду в Спиридоново. Все равно в столице летом делать нечего, — сказала Александра.

— Ты захворала? — предчувствуя недоброе, спросил Михайлов.

— Да.

— Я пришел не вовремя? Ты мне не рада?

Не стоило задавать такие прямые вопросы, но капитан не умел разговаривать с дамами.

— Я не ждала тебя, Алексей.

За краткое время их романа она ни разу не назвала его по имени.

— Что-то случилось?

— Как тебе объяснить…

— Да уж говори, как есть.

— Мы поторопились тогда. Мы совершенно не знали друг друга. Это было безумие. А всякое безумие кончается тем, что возвращается рассудок.

— К тебе вернулся рассудок?

— К счастью. Я хотела написать тебе письмо, но ты пришел… Так даже лучше…

— Ну что же. Не стану обременять! — выкрикнул Михайлов. И сам не понял, как оказался на улице.

Упрашивать женщину сжалиться — что может быть отвратительнее?! И даже не попыталась удержать…

Михайлов не шел — какая-то сила несла его, подталкивая промеж лопаток.

Он понимал, что все амуры с Александрой кончены, и ставил чугунный крест на романе, и в то же время пытался угадать: почему, в чем его ошибка, можно ли загладить оплошность?

Мысль о том, что какой-то столичный вертопрах перебежал дорогу, в голову штурману, конечно, заглядывала. Но он уже довольно знал Александру, чтобы уразуметь: на дешевые ужимки она не клюнет. Выходит, влюбилась в более достойного человека? Но Михайлов считал себя весьма достойным и в спальне сил не жалел, зная также, что Александра пылала к нему неподдельной страстью. Что же это был за ангел в человечьем облике, если она столь разительно переменилась к бывшему любовнику?

Неведомая сила влекла его по ночной столице, оберегая одновременно от встреч с малоприятными людишками: штурман сейчас охотно бы выбил последние зубы налетчику, вздумавшему избавить его от кошелька. Наконец Михайлов очнулся на невской набережной. Теперь следовало или, перелетев через ограду, нестись по воде, аки посуху, или угомониться, идти к Мойке, где у маленькой пристани ждет ял.

Не было никакого сомнения, что моряк и в тяжелом суконном мундире, и в туфлях с пряжками, сверзившись в воду, запросто переплывет реку. Но незримая сила развернула его в другую сторону и погнала по пустынной набережной… пустынной ли?..

Странный силуэт явился его взору — словно бы неимоверной величины ворон присел отдохнуть на ограде. Больших птиц Михайлов видывал — как-то на палубу «Мстиславца» опустился серый орлан-белохвост, промышлявший над волнами в поисках еды. Размах крыльев у этой пташки — две сажени и более, желтый четырехвершковый клюв, внушающий почтение, мощные когтистые лапы — какими и теленка можно подцепить и унести, и Михайлов, наглядевшись, велел матросам прогнать гостя, пока не загадил палубу.

Но орлан вьет гнезда на высоких деревьях прибрежных лесов, и странно, что этакое чудище залетело в столицу, да и силуэт скорее воронов…