Булат

Он перевернулся на спину, толкнул Бедолагу в плечо, жестами велел спать. Тот понял, прилег на траву и тут же засопел. Купец заложил руки за голову и уставился в бархатно-черное звездное небо, наслаждаясь тишиной и пением кузнечиков, коих по ночам не пугали пушечные выстрелы и стоны умирающих. Взгляд его сам собой нашел знакомые созвездия.

Долго смотрел, как Плеяды и Орион в зорю входят, а Большая Медведица головою поворачивается на восток. Так же стояли созвездия, когда он только пришел в землю индийскую. Да потом еще раз так стояли. И еще раз. А стояли ли еще? Три года он тут провел или уже четыре? Господи, помоги выбраться, помоги добраться домой.

Лишь только первые лучи солнца коснулись верхушек окрестных деревьев, прозвучал сигнал огромный медной трубы. Под крепостью загрохотало, побежали по дорогам новые отряды воинов, спеша нырнуть в гущу кровавого сражения. Поехали телеги с едой и осадными снастями.

Вопли распорядителей и пинки воинов-охранников заставили рекрутов подняться. Они натянули едва просохшие рубахи, оправились в кустах, намотали на шеи выполосканные с вечера тряпки, забросили на плечи палки-ровнялки и гуськом потянулись к проходу. Тем же, кто вчера рассыпал порошок, велели взять мешки с новой порцией.

– Да, не о таком мечталось, когда я о службе в войске ханском думал, – пробормотал кто-то рядом.

– Живым останься, потом уж о мечтах сожалеть будешь, – ответил ему сухой, надтреснутый голос наглотавшегося извести человека.

– Двум смертям не бывать, – бодро добавил третий.

В любой самой тяжелой ситуации всегда отыскивается такой весельчак, которому и море по колено. Афанасий вздохнул, ныряя в лаз. Когда-то и он так думал, был молод, задорен и не боялся ни черта лысого, ни суда божьего. А сейчас… Он снова вздохнул, прислушиваясь к ломоте во всем теле. Да, не тот он стал, ох, не тот.

Уворачиваясь и морщась от летящих с потрескивающих факелов брызг смолы и жира, дошли они до большого зала. За ночь серая жижа затвердела так, что любо-дорого. Сверху на нее накапало много воды, но большая часть стекла, оставив коричневые разводы. Распорядители заставили сгрести ее к стенам и дали команду продолжать. Афанасий накинул на лицо тряпку и развязал горловину мешка. Широкими движениями стал рассыпать смесь по полу. Сегодня дело шло легче, известь лезла в рот и залепляла глаза, но была не такая злая. То ли в состав сыпанули больше песку, то ли тело привыкло. К полудню все принесенное было рассыпано, а пол поблескивал новым, быстро застывающим слоем. Распорядители повели всех наружу.

На поверхности едва перевалило за полдень. Стоящее почти в зените солнце палило нещадно, мигом превращая сырую известь в каменный панцирь. Воды было вдоволь, и мужики спокойно отмыли рубахи, порты, бороды, волосы, да и сами окатились. Афанасий тоже помылся, но осторожно, пряча от других сверток с книжицей и мешочками с порошком, нужным для ковки булата. Затем с облегчением натянул на себя влажную одежу и привесил сверток к поясу.

Чуть позже принесли и поесть. Давно осточертевший рис с пряностями (их бы в мешок, да на Русь, вот бы денег заработать, мимоходом подумал тверич), и пресные лепешки показались почитай два дня не евшему Афанасию манной небесной. И даже недалекие взрывы и запах гари от штурмуемой крепости не мешали ему с аппетитом трапезничать. Рядом присел Бедолага, протянул половину лепешки. Купец хотел было взять, да постеснялся обкрадывать убогого.

– Не надо, сам поешь, вон худой какой, – пробормотал он.

– Спасибо, – ответил тот так благодарно, словно купец простил ему долг.

– Да ладно… Э… Ты заговорил, что ль?

– Ага, – сам удивился Бедолага, зачем-то ощупывая грудь и живот.

– Да что было-то с тобой?

– Не знаю, – задумчиво ответил тот. – Будто помутнение нашло, ничего не помню. Спустя время вроде проясняться стало, да язык не слушался. Поначалу совсем, потом только мычание получалось, а сейчас вроде нормально все, – говорил бедолага медленно, невнятно, но вполне разборчиво.

– Ну, слава б… Аллаху. Доедай давай.

– Аллах велик, – пробормотал Бедолага и вцепился зубами в лепешку.

К их лагерю подъехал караван в две дюжины телег, запряженных медлительными буйволами. На каждой стояли клетки, из которых доносились странные звуки. Взвизги, топот, скрежет. Иногда между толстыми, перевязанными лианами бревнами высовывалось что-то непонятное. Свиньи, осенило Афанасия. Свиньи? Не видел он в землях мусульманских этих животных, что считались тут нечистыми.

Телеги стали разворачиваться и по одной подъезжать к загону из толстых жердей на врытых в землю столбах. Его смастерили из растущих окрест деревьев рабочие из тех, что остались на поверхности отдыхать после вчерашнего. Повсюду валялась свежая стружка. Зады клеток откидывались, и свиньи с визгом вылетали в загон. В каждой клетке их было по две дюжины.