Буква и цифра

После этого досчитал до пятидесяти, беззвучно откинул крышку багажника и вылез наружу. Добравшись до ближайшего оконного проема, подтянулся и заглянул в проем. В темноте ничего не было видно. Тогда он пошел вдоль стены, отыскивая запасной вход. Подобравшись к северным дверям, поднялся по ступеням, прошмыгнул внутрь. И сразу услышал его. Преступник разговаривал. Может, сам с собой, может, с жертвой, Крячко не вникал. Он медленно двигался на звук.

— А всему виной твоя гордыня, дружочек. — Голос убийцы звучал обыденно. — И не спорь со мной. Гордыня, она многих погубила. Взять, к примеру, меня: отчего я не лежу в теплой постельке перед экраном телевизора, попивая пивко, а вожусь тут с тобой на грязном полу загаженной святыни? Кстати, тебе не кажется, что место выбрано символично? По мне, так очень даже символично. Один грешник помогает перейти в мир иной другому грешнику в святом месте. Ирония судьбы. Что молчишь, не согласен? Да нет же, ты просто не можешь говорить, ты в отключке. Но это пока. Не переживай, я подожду. Скучно убивать того, кто не может молить о пощаде. Я скуки не люблю, думаю, и ты тоже. По сути, мы с тобой очень похожи. И это особенно приятно. Хочешь знать, почему я считаю нас грешниками? Нет-нет, дела последних дней тут ни при чем. Мы с тобой грешники, потому что оба дурили людей. Ты — с экрана телевизора, я — посредством своих статей. Ты читал мои статьи? О тебе я написал гениально. Жаль, не захватил ее с собой, а то бы прочитал тебе. Ничего, я помню ее наизусть. Очнешься и послушаешь, обещаю.

Крячко добрался до высокой колонны, закрывающей обзор, и осторожно выглянул. Топырин расположился в центре здания. У его ног лежало тело актера, он был без сознания. Обложившись рулонами пленки, Топырин старательно работал. При этом он говорил, не переставая.

— Убивать тебя будет приятно. Не то что этого недоумка фермера. Разве какой-то вшивый колхозник может понять тонкую организацию души творческого человека? Разумеется, нет. Даже мой дражайший начальник не был на это способен. Жалкий бездарь! Знал бы ты, сколько унижений я от него терпел. Он считал меня никчемным журналистом. Держал в редакции из жалости. Самое обидное, что жалел он даже не меня, а мою покойную матушку. Да, да, ты не ослышался, господин Хван был когда-то знаком с моей матушкой и после ее смерти считал своим долгом опекать меня. Гнусный выродок! С каким же наслаждением я убил его! Жаль, что человека нельзя убить дважды. Я бы с радостью сделал это и два, и три раза. Ты знаешь, что он считал себя моим благодетелем? Впрочем, откуда тебе это знать? Ты ведь с ним даже не знаком. Ничего, если верить теории церковников, скоро вы с ним встретитесь. Сможете обсудить ощущения. Сможете даже оценить мой гений. Я ведь действительно гений! Посуди сам, разве мог бы посредственный журналистишка разработать столь безупречный план? Да никогда в жизни! А я смог! Я убил четверых, включая моего благодетеля, а полиция только руками разводит: кто этот неуловимый убийца?

Первый рулон закончился. Топырин аккуратно сложил втулку в лежащий рядом рюкзак и потянулся за вторым рулоном.

— Знаешь, в чем их ошибка? Они ищут шизанутого маньяка, который выбирает жертвы спонтанно. А у меня все продумано. Я не стал бы рисковать, набрасываясь на незнакомцев. Нет, я изучил ваши жизни так тщательно, как только возможно. Я знаю о ваших привычках больше, чем вы сами. И поэтому у меня не бывает промахов. У полиции случаются, а у меня никогда. Ну и кто после этого неудачник? Ты не поверишь, но в моей родной редакции все считают меня неудачником. Думаешь, мне есть до этого дело? Плевать! Теперь-то они станут меня уважать. Еще бы! Освещать такое громкое дело доверили не кому-то из них, а мне, Зиновию Топырину! Это я заставил их воспринимать меня всерьез. И по-другому уже не будет. Кончились деньки, когда они могли задвигать Зиновия Топырина на галерку. Их драгоценный господин Хван мертв, а я, подающий надежды журналист Зиновий Топырин, — жив и готов продолжать писать о серийных убийцах, терроризирующих всю область. Не переживай, я и про тебя напишу. А когда покончу с этим делом, придумаю что-то другое. А ты как думал? Зачем останавливаться, если все так хорошо идет?

Сквозь болтовню убийцы Крячко услышал болезненный стон. Девайкин приходил в себя. Заметил это и преступник.

— Наконец-то, а то мне уже надоело разговаривать с воздухом, — радостно рассмеялся он и похлопал Девайкина по щекам: — С возвращением, Эдуард! Имечко тебе родители дали, прямо скажем, идиотское. Наверное, в детстве ты страдал от дразнилок, которые придумывали твои одноклассники. Меня тоже в детстве дразнили, так что и в этом мы с тобой схожи.

— Не трогай меня, ты, урод!