Буги-вуги

Посмотрел на Лёлика — знает, нет? Сидит, ухмыляется, пожалуй, тоже первый раз видит.

Поиграла фифа, покачала бедром, и, как само собой, за столик к нам. Уселась. Ногу на ногу. Фирму свою подзадрала по самое пи, и на ухо мне:

— Писать хочу. — И бодро так в глаза: — Я красиво писаю. Пойдем, посмотришь.

Здравствуйте, девочки.[7] Станешь с вами нервным паралитиком. Сплошной союзмультфильм. Можно б, конечно, и пойти, защеканить что ли, но я пьяных брезгую почему-то, а если к тому же с блядской рожей и длиннющими крысиными ногтями, то сразу во мне всё обрубает. Но эта, в кудряшках, всё-таки, так, ничего. Очень даже ничего. Можно в ножички на пёрышки поиграть. Да и не пьяна, а больше строит из себя. Сидит, лыбится. Ножкой качает. Сигареткой нашей запыхнулась.

— Номерок где твой?

— Да т-а-ам у одного, — капризно вывернула спину.

— Забери что ли. Хочешь чаю?

— Ха-ачу.

— Чай пить пойдем. С тортом, с шоколадами. Мелодии и ритмы зарубежной эстрады послушаем.

Посидела, кудряшки на палец наматывая. Разглядывая нас по-блядски нагло. Докурила. Ушла, попой покручивая. Ах, черт возьми, какие, право, на свете бывают попы.

Лёлик стойку принял. Ушки на макушке.

— Может на пару забараем, а? Серый? — Даже заволновался парень, спички стал жевать. — Сама ведь, внагляк лезет.

— Не суетись поперед, Лёля. Грубый ты. Спугнёшь.

Припылила. Парижская этуаль.

— Не отдает он, — пожаловалась.

— Вот какой! И не отдает! А надо было вежливо. Культурно. "Пожалуйста" надо было сказать. Волшебное слово. А теперь всё. Не судьба теперь.

— Видно не судьба, видно не судьба, Видно нет любви, видно нет любви. Видно я один, видно я один,  Счастье, где же ты?[8]

— О, какие песни... Прямо за между Соединенных Штатов берёт. Ты, слышь, аккуратней с этим. Заплачем.

Сидит. Губки фантиком. До моего позавчера бритого подбородка дотронулась.

— Видно, что мальчик из интеллигентной семьи.

Таких фамильярностей я не люблю, могу и обидеть, будут тут всякие еще, но договорить не успели, припёрся какой-то суровый, с козлиным пухом на бороде, взял ее за руку молча, увёл.

Гетеры, или как их там. Гейши недоделанные. Сначала кудрявой думают, а потом тем местом, где мозг у нормальных людей.

Время на последний круг пошло. По сусекам на «Алиготе» наскребли. Ну, неудобняк же, на шару. Взяли в буфете кислятину эту, пошли в бендежку.

Чуваки уже бирла с кухни натащили — солянку, бифштексы без гарнира, горой на тарелке с ободком — гуляй, банда! В животе звери съестное учуяли, заурчали.

Открыли, разлили. Разговоры повели про ревера и приставки. Дельные разговоры, по теме. Микрофон нам позарез нужен, по его душу ленточную и сидим, а у них есть, и как раз не в работе — лишний. С последующей продажей, конечно, — сейчас голяк.

Такие разговоры за день не переговоришь, слово к слову тянется. Да и про тревожные будни: тоже есть что. Они — какие тут побоища случаются (народ всё на свой лад перемерит: наш «Уют» — Утюгом, их «Чайку» — в Чикаго), мы — как в Утюг сели.

История простая, как два пальца.

Миня полгода с арами стучал, ну и мы с Лёликом заходили, и нам поиграть перепадало. Такие дела только в радость. Ары — мужики не зажимистые, если хабар идет — вместе квасим.

Прижились.

Сытно.

Весело.

Только нет добра-то без худа.

Застукала Джона жена. С Риткой-администраторшей застукала. В подсобке, на таре пустой.

Тоже, мудило, нашел место.

Джону, конечно, все кабацкие дела запретили, скандал-развод, родителей напустить грозят, а у него же кабак — дом родной. Отдушина. Отпуск с содержанием и без воздержания.

А тут жена — во вторую смену. Он, естественно, дома не засиделся. Ну, мало ли. Бывает. Да и первый раз что ли? Пару отделений отыграли они, в перерыве мы с сухоньким бирлять сели — поварихи гуляша с подливой суповые тарелки наворотили. Бирляем, то, сё, вдруг Маринка, откуда ни возьмись, прямо в плаще, никто и «а» сказать не успел — гуляш у Джона на голове, подлива с ушей капает.

Картина Репина. Ильи Ефимовича. Море волнуется раз, море волнуется два.

Наконец, Лёлик проглотил, я выдохнул, Минька выпрямился, а Билл схватил жену приятеля за руки и залепетал: «Что ты, Марина? Что ты?»

Джон же как сидел, так и остался сидеть, разгребая ужин пятерней по хайру, тоскливо так, будто кошка лапой, когда в лужу вступит. А хайр у Джона — любая примадонна позавидует.

Всё, сказал Харон.

На этом всё.

Приплыли. Берег.

Ладно бы, что говорится, последняя капля. В том-то и дело, что тут не на капли счет. Да и чаша терпения далеко не первая. «Не надо ваших денег! Ваши деньги на пупе сожжешь и не заметишь! У вас только пьянка одна на уме да блядство поганое! Дома будете сидеть, козлы! дома!!»

Дома «козлам», конечно, не усиделось. Да и усидишь ли дома, как в песне поется, когда сады цветут?

С попеременным успехом, через раз, через день, ары продержались еще недельку, надеясь звонкой силой кабацкой монеты умаслить заскорузлые жёнины души. Однако, как назло, а скорее всего по извечному закону подлости, хабар срубить не удалось, к тому же превосходящие силы противника создали коалицию и выступили единым фронтом.