Будущее (статьи)

Думаю также, что хомутовские мужики перестанут, наконец, со злобной завистью глядеть на рыжие залатанные сапоги горожан, и внуки мои не испытают никогда желания провалиться сквозь землю от неловкости и какого-то стыда. Бабы перестанут носить молоко за 10–15 верст в наш городок, а будут сдавать в какой-нибудь «молочный союз», будут получать нечто вроде месячного жалованья, будут членами союза со всеми преимуществами, вытекающими из этого. И главное — будут оставлять молоко и для своих ребятишек, — не все отдадут в «союз».

Думаю — соха и деревенская борона наконец успокоятся в «музее местного края». Ребятишки не будут мчаться, сломя голову на другой конец села, чтобы увидеть трактор, а будут, прислушавшись к гулу мотора, безошибочно определять: «Это № 3 в Долинский клин пошел пар метать». По шоссейной дороге, между золотых хлебов, будут мелькать автомобили с парнями и девушками, едущими на работы. Сорванные крылом машины колосья ударят в лицо зерном тяжелым, как свинец. Спины парней и девушек будут прямы и стройны, не изуродованы непосильным трудом, руки красивы. Песни будут какие-то новые.

Но одного не будет — и поэтому так ленива моя мечта, — не будет в живых ни одного из тех, кто мечтал, так много страдал и работал для всего, что будет через сто лет.

Ив. Касаткин «Отвечаю из глуши…»

^{Ив. Касаткин (шарж)}

Отвечаю из глуши, хотя и недалекой от Москвы, но мало в чем уступающей каким-нибудь Тетюшам. Здесь улицы заростают бурьяном и крапивой, всюду лишь повалившиеся заборы, и неторопливый житель у калитки будет тебе часами рассказывать о том, как в прошлом году соседская собака придушила его гусенка. Словом, здесь знаменитая «вековая тишина». Эту заколдованную тишину ревниво охраняет прежде всего состояние грунтовых дорог. Но уже потревожена матерая одичалость и косность. Обыватель из-за поваленного плетня, задравши голову, ежедневно утром и вечером наблюдает гулкую стальную птицу — на запад и обратно. И невольно по ней угадываешь, что высокая индустрия, наука и всеобщий культурный подъем через сто лет совершенно свернут шею «вековой тишине» с бурьяном и крапивой, с бесконечной беседой у калитки о том как и чем можно сводить мозоли.

Очень жаль, что не придется увидеть нам, ныне живущим, СССР через 100 лет. Но мне, сидящему сейчас в этой глуши, уже не зазорно мечтать о том, что авось еще на своем веку я буду летать отсюда в Москву на собственной авиэтке…

Н. Асеев Что будет?

^{Н. Асеев (шарж)}

В самом деле:
что будет.
Межзвездные рейсы?
Крылатые люди?
Искусственный климат?
Живительный газ?
Машины веселья?
И сны на заказ?
Вот повод
для лирика сирого.
Привстать на носки
и пофантазировать!
За точность ответа
я не боюсь!
И верю,
что этой достаточно
даты,
Чтоб шар земной
превратился в союз
Советских Социалистических
Штатов.
И вот,
оглянувшись
оттуда назад,
и в нынешнем прошлом,
заметное виделя,[2]
мечтаю о том,
что увидят глаза
тогдашнего
беспристрастного
жителя?!
Вопервых, конечно,
радиовышки
они —
как для нас —
шалаши допотопные.
На радиовышках —
радиовспышки:
Бриан,
Чемберлен
и тому подобное.
Затем,
взглядясь попристальней,
увидит
трубы, кровли
морских портов
и пристаней
изломанные профили.
И, наконец,
под крышами,
людскою
черной лавищей,
найдет
скользящих
лыжами,
шагающих
и плавающих.
А вдруг найдет
меня еще
и врущего,
и путающего,
и грубо изменяющего
чудесный облик
будущего.
Вот почему
безмерно строг,
за век вперед
не лазая,
я прекращаю
этих строк
возможную
фантазию.
И говорю себе:
держись,
крепись,
несчастный лирик,
ведь все равно
настанет жизнь,
фантазий всяких
шире.
Пусть будут
в воздухе дома
летать,
спускаясь плавно,—
жизнь
выдумает их сама,
а жить
и нынче славно.
А жить
не плохо и теперь.
Лишь длились
жизни б звенья,
лишь ощущались бы в тебе
столетий
измененья.