Будущее

Смотрю я на нее, а вижу перед собой все равно — синяки на тонких запястьях и косо остриженные темно-русые волосы, и высокие скулы в ретуши, и заход вечерних желтых глаз. Мотаю головой, чтобы вытряхнуть из нее образы, льдинками засевшие в моих нейронах и аксонах.

Освободи меня, молю я беззвучно Деву Марию. Избави от бесов, ибо одержим.

Я — чаша, наполненная до краев черным дегтем. Я стою смирно, боясь расплескать себя. Забери излишек дегтя, вытяни из меня яд. Я подаюсь к ней.

— Говори дальше, — просит она, и все рушится.

Я жду от Марии искусной помощи; что мне толку от девственницы?

— Что — дальше? Это ты тут шлюха, а не я! Почему я должен тебя всему учить?

Тогда она делает шаг мне навстречу. Становится на колени. Обнимает мои ноги. Проводит ладонями — от икр к тыльной стороне коленей и к ягодицам. Приникает лицом к моему паху. Ее пальцы оказываются на моей спине — уже под ремнем, обегают круг с двух сторон, останавливаются на застежке.

Клик.

Какие теплые и мягкие у нее пальцы.

Хватаюсь руками за ограду яслей, чтобы не потерять равновесие. Цепляюсь взглядом за распятие против меня.

— Смотри, — говорю я ему.

И Христос смотрит из-под набрякших век, смотрит сквозь свои притворные слезы — и молчит, потому что ему нечего сказать.

— Лжец, — шепчу я ему. — Предатель!

— Что ты говоришь? — Мария отрывается от меня. И тут же ее замещает другая женщина.

Маленькие твердые груди, стоящие соски, искусанная шея, черно-зеленые отпечатки пальцев на тонких бедрах, багровые полосы на животе и на спине. Русые волосы по плечи, брови как крылья чайки.

Аннели.

Нет. Надо прогнать ее! Надо от нее избавиться!

— Продолжай! Продолжай!

Вспоминаю другое распятие — вырезанное из темного дерева, маленькое и обшарпанное, накопившее царапин и сколов за несколько столетий. Позолота тернового венца... Он тоже смотрел на меня.

Я проваливаюсь — мне горячо, мокро, блаженно.

— Шлюха... — Я прокусываю свою губу. Слизываю кровь.

— Все хорошо?

— Хватит спрашивать меня! Хватит меня допрашивать!

— Извини... Просто...

— Что просто?! — Я отталкиваю ее. — Зачем ты это делаешь?!

— У тебя слезы, — тихо произносит она.

— Херня какая!

Она садится как рабыня — ягодицами на пятки, спина прямая, руки вдоль тела. Я размазываю кулаком стынущую водицу по скулам.

— Слезы, — настаивает она.

— Не лезь мне в душу! Ты просто блядь, вот и занимайся своим делом! — кричу я на нее. — Давай! Ну? Давай!

— Ты устал? Тебе плохо?

Она должна была просто зачерпнуть из меня дегтя маленькой ложечкой, зачерпнуть и отлить, чтобы я не переполнился. Но она вместо этого опускает в меня обе руки. И черная густая жижа плещет наружу через края. И со дна поднимается что-то... Забытое, страшное.

Это деревянное распятие, этот золотой ободок...

— Шлюха... Зачем ты ему поверила?..

Я с оттягом даю ей звонкую пощечину, как будто пощечина может остановить пробуждение того, что спало на самом моем дне. Сильно бью — так, что ее голова запрокидывается.

Она вскрикивает, отшатывается, хватается за ожог на щеке. Я сжимаюсь. Сейчас она позовет охрану, меня вышвырнут отсюда или вызовут полицию.

— Агнешка, с тобой все в порядке? — слышится из-за занавеса встревоженный голос.

Она беззвучно плачет.

— Агнешка? — повторяют за кулисами.

— Да! — зло говорит она. — Да, все хорошо!

Мне стыдно. Я чувствую, как горят мои щеки — будто это не я, а меня по ним отхлестали. Ее слезы смывают мою боль, мой страх, мои сомнения. Все смывают.

— Агнешка, — произношу я. — Прости меня. Я и забыл, что ты не Дева Мария. Что ты тут ни при чем.

— Зачем? Зачем ты так со мной?

— Это я не с тобой... Не с тобой, Агнешка. Она кивает, но взять в руки себя не может.

— Прости, что ударил тебя... Ну? Извини. Иди сюда. Я обнимаю ее, прижимаю к себе.

— Я... Я не из-за этого... — Она сначала противится, но потом обмякает, отдает себя в мои объятия. — Многим нравится... Бить.

— Все равно я не должен был... Мы же не договаривались так...

— Нет. — Она мотает головой. — Я плачу, потому что я дура. Потому что обиделась на тебя. Подумала сначала — наверное, хороший человек.

— Не надо так...

— И... Я только сегодня в этой роли, тут надбавка идет... За фетиш. Раньше я просто. Ну и... Знаешь, чтобы не думать обо всей этой херне про Деву Марию и что я ее изображаю... Просто подумала, что ты — симпатичный парень, и что...

Ну, что если бы я тебя встретила не на работе, и если бы ты не знал, кто я... Могло бы что-нибудь получиться. А ты мне просто напомнил... Что я тебя на работе встретила. Так... Как плеткой, знаешь?

— Я не тебе это говорил. Про шлюху.

— А кому?

— Так, никому.

Не могу объяснить. Не могу признаться. Этот херов мученик подглядывает за мной со своего разукрашенного креста. Одно дело — опустошить при нем простату, и другое — опростать душу.

— Видно же, что у тебя к ним всем счеты какие-то. Нормальный человек сюда разве пришел бы? Это же как в музее мумии египетские пялить... Ты старый, да? Еще при них родился?

Коммуникатор снова принимается колоть мою кожу. Вызов. Шрейер.

Я не хочу говорить с ним! Не хочу принимать похвалу, не хочу обсуждать, как все прошло. Провожу по экрану пальцем, сбрасываю его.