Буду любить его всегда

Здесь поняла Алина, что ни жертвенное служение, каким истязала она себя ради внимания, ни яркое горение её угасающей к сорока годам красоты — ничто не нужно ей. Не такая она, как мнилось ей с детства. А всего лишь обыкновенная, недолюбленная девочка у окна, которая только жаждет простого душевного тепла в обмен на то, что лилось из её сердца. И больше ничего.

Виталий, успокоившись, снова пришёл к ней, и она снова простила, уж и сама не зная, на что надеясь и только молясь Богу, чтобы немного растеплил его сердце и прояснил ум. Или, если уж на то пошло, дал бы ей другого мужчину, который, хоть бы и не любил её, но нуждался в ней по-настоящему. И которого она смогла бы любить всю жизнь.

Но в ответ на молитву Алина только заболела.

Вначале она решила, что отравилась, потом — что ошибается врач и попадаются бракованные тесты, потом — что всё же спит, и всё это ей снится, ибо не болезнь то была, а обыкновенная… беременность.

Мысли и воображения будущего понеслись в её голове потоком — что будет дальше? Как сложится теперь её жизнь и того ли она просила у Бога?

Встать на учёт по беременности оказалось делом нервным. Врачи хором пели Алине похоронную песнь, и порой возмущались неистово, будто она рисковала их жизнями, а не своей. Особенно протестовала гинеколог о снятии ответственности и трясла перед Алиной стопкой бумаг с диагнозами.

Впрочем, возможная смерть и впрямь пугала Алину.

Виталия предстоящее отцовство тоже не вдохновило нисколько, и он названивал и умолял Алину бросить эту запоздалую идею, потом грозился, отрекался. Наконец, сообщил о новой жене.

Это было трудное, страшное по-своему время. Целый мир хором гудел Алине в душу, шепча об испорченном женском здоровье, о возрасте, о потерянной жизни и о мужчине, который теперь не найдется никогда.

И Алина решилась на последний аборт.

Утром она вооружилась правдой, какую видела в безнадёжном будущем предстоящего ребенка, вызвала такси и уехала ко времени, определённому заранее.

И тут случился знак, который впервые «прочитала» она ясно. Яснее, чем день за окошком такси, которое, как назло, покатило по Кировской улице, где стояла синяя церковь с золотыми куполами. Алина не глядела, она вертела головой, притворяясь, что ей интересно смотреть вдаль и церкви той она не видит. Но машина заглохла, водитель, сдерживая мат (возле церкви всё-таки!), головой окунулся под капот, а Алина… молча выбралась из машины, расплатилась и покорно побрела в церковь.

Здесь думала она вздохнуть Богу, Он Сам ведь знает всё. Но, встав напротив иконы «Всецарицы», она осенилась внезапно: как же похож лик Божией Матери на лицо её мамы!

И, как ни бодрилась Алина, но не удержала скупых слёз, а потом и расплакалась неудержимо, разрыдалась и от того будто взорвалась её душа, стеня и мечась внутри Алины.

Алина упала на колени и запричитала невнятно, как когда-то причитал её разболевшийся отец. А потом разревелась и вовсе вольно, свободно, выплескивая всё, что накопилось к сорока, и что так теснило грудь и сжимало ум.

Старушка, протирающая в церкви подсвечники, бросилась было к Алине, но на звуки рыданий из алтаря явился пономарь — седоватый мужчина с аккуратной стриженой бородой, и перебил сердоболицу, подозвал к амвону:

— Ты чего? — прошептал он строго и в церковной тишине громко. — Не мешай Богу!

***

Роды вышли преждевременными и ужасными.

В эти часы Алина мучилась так, как не мучилась за всю жизнь, хотя бы и собрать всю боль воедино и осенить ею бедное тело враз.

Но ещё ужаснее мучило будущее, которое осознавала она в промежутках тишины — безрадостное, пустое и холодное.

Когда безбольные затишья иссякли, и боль непрерывно овладела её плотью, Алина выпадала из действительного, потом приходила в себя и снова кричала во всё горло, чтобы хоть как-то облегчить пришествие смерти, которую ждала с ужасом.

Но смерть пришла тихо, Алина мягко провалилась в её вечную липкую тишину и вышла из реального мира в никуда. На том свете она оказалась сразу, как только очнулась от промежутка междужизния.

Память медленно прояснилась и, помня свежие ещё муки, Алина, не открывая глаз, застонала по привычке.

— Все хорошо, милая, — отозвался голос санитарки. — Родился здоровенький, три девятьсот!

Алина очнулась окончательно и поняла, что не умерла, что вот она — лежит в роддоме, глупая сорокалетняя баба, никому не нужная мать-одиночка. Она открыла глаза и повернула лицо к окну. Но из этого окна виднелись только черные осенние тучи, и одинокая птица парила в небе, как душа, желающая умереть, но страшащаяся смерти.

Алина не ответила санитарке, а только мотнула головою молча, и горькая слеза побежала по щеке, стремясь к подушке — вечному приёмнику молчаливых человеческих слёз.

— Ты чего же, милая? — удивилась санитарка. — Кабы все рожали таких детишек. А? Крепенький, здоровенький! Ну чего же ты?

Но Алина спряталась от неё, закрыв глаза и мысленно рыдая над своей судьбой, над потерянным здоровьем, необретённой семьей и даже бежавшей от неё смертью. И над молитвой, которую не услышал Бог.

Через несколько часов санитарка вновь тронула Алину за плечо: