Будни и мечты профессора Плотникова

И вот уже звезды ожили, замерцали. Заплескались за бортом волны, вода вновь зажглась фосфорическим блеском, загудели умолкнувшие было снасти…

Никиту охватил ужас. Что это: кошмарный сон, наваждение, дьявольский соблазн? Он размашисто перекрестился и, как заклинание, пробормотал фразу, много раз слышанную в детстве от бабушки:

— Страшен сон, да милостив бог!

Сразу же полегчало. Он встряхнулся и успокоенно крикнул звонким мальчишечьим голосом:

— Так держать!

Разве мог предположить мичман флота российского, что триста лет спустя его потомок-близнец Никита Анненков, младший штурман гравилета «Гром», с таким же немым изумлением будет взирать на обзорный экран, где в океанских волнах под звездным небом Атлантики восстанет из давно минувших времен красавец-клипер с гордо реющим Андреевским флагом.

Но и этот Никита Анненков воспримет увиденное как наваждение. Однако мнемокристаллы зарегистрируют видение, и синклит ученых объяснит его реликтовой космической аберрацией, сдвинутым во времени миражем. Откуда знать им, что еще через тысячу лет второй потомок-близнец и третий по счету Никита Анненков — выдающийся молодой мыслелетчик — осуществит свою давнюю мечту: совместит в одной точке две разные проекции пространства-времени…

ЗАПАХ ВАНИЛИ

У меня хватит ума держать язык за зубами. Ведь в то, что произошло со мной, не поверит ни один материалистически мыслящий человек!

Мистик, напротив, пришел бы в восторг, раструбил всем и вся. Взял бы на вооружение. Как раз этого я и не допущу. Ведь существуют реалии, хотя и не имеющие ничего общего с чудом, но пока еще непосильные для нашего мозга. Такова сама жизнь. Можно осмыслить ее частности, целое же непостижимо. Раньше я так не считал. Теперь убежден в этом.

Итак, в двадцать седьмом часу нуклонного времени я раздавил предохранительную пластинку и коснулся сенсора. На табло забегали огоньки, машина загудела, осмысливая информацию. Должно было пройти ровно тридцать минут — достаточно, чтобы передумать. Но я не передумал и во второй раз тронул сенсор.

Пляска огоньков усилилась, гудение стало громче. Машина словно предупреждала: «Опомнись, что ты задумал!» За бортом бушевала солнечная корона, обрушивая на жаропрочную обшивку капсулы турбулентные потоки плазмы. Система охлаждения работала на пределе — малейший сбой, и неминуема гибель. Но быть испепеленным слишком банально. Я выбрал для себя другой конец, и до него оставалось полчаса. Разумеется, нуклонного времени, а оно, как известно, еще более быстротечно, чем звездное, солнечное, эфемеридное или атомное.

Нелегко уходить в небытие. Тридцатиминутные интервалы и троекратное прикосновение к сенсору исключают непродуманный шаг: ведь он может быть вызван вспышкой отчаяния. Мое же решение не было скоропалительным. Я долго размышлял, прежде чем его принять, и вовсе не досадовал на ритуал с сенсором: часом раньше, часом позже — какая разница?

Шли последние секунды. Рука в третий раз потянулась к сенсору. Стоило запоздать, и произошел бы сброс на нуль. Тогда пришлось бы все начинать заново. На нерешительность и рассчитаны дубли: секунда в секунду — так можно действовать, лишь сохраняя холодный рассудок.

Миллиметры и миллисекунды отделяли меня от вечности, когда сзади послышалось:

— Не делай этого!

Я машинально отдернул руку. Время было упущено. И лишь затем до меня дошло: не в мыслях, не в подсознании прозвучал голос, а донесся извне.

Я оцепенел. Потом заставил себя обернуться и… увидел женщину. Ее не могло быть! Если уж солнечные протуберанцы не в состоянии проникнуть внутрь капсулы, то человек мигом бы испарился в хромосфере, будь даже на нем скафандр наивысшей космической защиты!

Вспомнилось из старой-престарой сказки:

«Чур меня, сгинь, нечистая сила!» От этих непроизнесенных слов я расхохотался. Это выглядело как истерика: я безудержно смеялся, а волосы на голове шевелились от ужаса.

Но вот мне удалось взять себя в руки.

«Чего страшиться? Смерти? Но не ты ли добивался ее? А что может быть страшнее? Галлюцинация?» К чести своей, я ни на мгновение не подумал о чуде. Мне уже приходилось сталкиваться с явлениями, которые любой другой, по крайней мере в первый момент, счел бы сверхъестественными, или, если прибегнуть к псевдонаучной фразеологии, ирреальными.

Я не ученый, не исследователь в обычном толковании этого слова, а испытатель экстремальных нагрузок и стрессовых ситуаций. Меня бросают в горнило и ждут: сгорю или закалюсь. С моей помощью определяют предел сверхчеловеческой выносливости. Суперкаскадер, вытворяющий немыслимые кульбиты во славу науки, — вот кто я такой. В Древнем Риме быть бы мне гладиатором!